Онлайн книга «Зяблики в латах»
|
Поручик Ягал-Богдановский усердно выдувал застрявший в мундштуке окурок. — Что?.. — Щеки его ходили, как баллон пульверизатора. — Что?.. А то, что, если б мы, вместо этого, подчинились польскому командованию… — Молчите, ренегат! — крикнул вдруг мичман. — Патриот называется! А губернии почем продаете, сукин сын? — Отродье эсеровское! Истерик! Хайло заткните! — побледнев, вспылил всегда сдержанный Ягал-Богдановский. — Так! — Крой! Крой его! — Матом натягивай!.. Матом! — обрадовавшись, загалдели офицеры, которых сдержанность Ягал-Богдановского всегда несколько стесняла. — А ну!.. — Еще! — Наша берет!.. Матюком!.. В три матери загибай!.. Матерью!.. — Я?.. Это я ренегат?.. Уже овладев собой, поручик Ягал-Богдановский презрительно поджал губы, опустив под косой линией коротко подстриженные, всегда прямые усики. — Я предлагаю, мичман, созвать… И вдруг, взмахнув рукой, он быстро соскочил с подводы и закричал, схватив подводчика за портки: — Стой, мать твою!.. твою мать! стой!.. Но колесо подводы уже повернулось и поломало его упавший на дорогу мундштук. — …Твою мать в три бога и в черта косого!.. твою… Куда уши, болван! черт! — спрятал?.. Офицеры на подводе захохотали, сразу, словно по команде. — С производством, поручик Ягал-Богдановский! — Вчера была девица, сегодня дама! — С крещением! — Магарыч! — Магарыч! …А вдали за облаком пыли уже гремели орудия. Рассыпавшись лавой, шли куда-то кубанцы. Наши 1-й и 2-й батальоны соскочили с подвод и также рассыпались в цепь. За цепями показались далекие дома Александровска. * * * Мичман Дегтярев стоял на подводе, широко расставив ноги, и смотрел вдаль. — Ну что? — не подымая головы с вещевого мешка, спросил его поручик Пестряков. — Докладывайте! — Да ничего!.. Перестрелка. Но вот по полю покатилось далекое «ура». Роты бросились к Александровску, выйдя из цепей и образовав густой черный треугольник. За город бросились кубанцы. Наши подводы свернули с дороги и тоже помчались к городу, — прямо через поле. Мимо нас, нагоняя роты, пролетел автомобиль Туркула. За ним другой генерала Витковского. — Сюда! Санитары!.. — кричали раненые. Но никто раненых не подбирал. Все стремительно шло на Александровск. — Поймаем! — Возьмем! — Нагоним! — Потопим!.. Неслась по полю и наша батарея. — Эй! Не отставать! Эй! Одно орудие в трехпарной упряжке долгое время шло, грохоча зарядным ящиком, возле нашей подводы. Потом обогнало и пошло впереди нас. — Здорово! Черт! Нагоним! Шесть мулов, впряженных в орудие, неслись, прижав к голове острые уши. Вбежав в полосу встречных кустов, они отдернули уши еще испуганней. — Го… Го… Гони!.. Нагоним! Кусты под подстройками быстро пригнулись. Легли под колеса. Кто-то под колесами вскрикнул. На секунду орудие задержалось, потом, виляя зарядным ящиком, опять понеслось рядом с нами. В кустах, придавленный колесами орудия, остался штабс-капитан Карнаоппулло. Он лежал на животе, лицом в землю, на которой длинными змеями чернели его окрашенные кровью усы. — Нагоним! — Возьмем! — Потопим!.. Но красные успели форсировать Днепр. Когда мы въехали в пустой город, наша артиллерия открыла огонь по последним уходящим баржам. …Кажется, уже в третий раз за время нашего пребывания тушил Александровск огни. Занятия давно окончились. Была произведена уже и вечерняя поверка. Мы стояли в кругу и разучивали новую песню, — на этот раз в честь генерала Витковского, наскоро сочиненную поручиком Винокуровым. Поручик Винокуров, или «лейб-поэт полка», как в насмешку называли его в нашей роте, числился прикомандированным к штабу, где писал он «Историю Румынского похода и Дроздовской дивизии». От поры до времени он сочинял также и стихи, сам же подбирал к ним мотив. Потом стихи эти переписывались и разучивались по ротам. …Тяжелые, черные листья каштана качались под ветром. Над ветром плыли спокойные, вечерние звезды. Чей черный Форд ле-тит впе-ред Пред сла-вными пол-ка-ами, без конца тянули мы всю ту же нудную песню, И кто к побе-де нас ве-дет Уме-лыми ру-ка-ми?.. — Отставить!.. Не так! — оборвал поручик Винокуров. — «И кто к побе… К побе-е…» — повторял он нараспев. — Поняли?.. И кто к побе-де нас ведет… С дороги поднялся ветерок. Бросил вверх шестилистники черного каштана. Они потянулись к небу, точно жадные, широко растопыренные пальцы. Но звезды ушли из-под листьев и также спокойно поплыли дальше. Влево от каштановой аллейки, возле штаба полка, толпились вновь мобилизованные. Когда песня обрывалась, до нас доносились робкие, просящие голоса. Вслед за ними короткие оклики часовых. — Да пусти, голубчик! — плакала женщина. — С провизией я… Отдам ему только… И пойду себе с богом… — Назад! — Пустите ее… господин!.. Да ведь мать это… Послушайте… — Пошла! Пшла! Но второй часовой перебил первого: — Постой! Постой-ка!.. Курица?.. Послушай, курица у нее! — Курица? Давай сюда курицу! — Милые!.. Ми-и-лый!.. Да сыну это… сыну… …улице Не пройдет и курица! весело запел второй часовой. Если ж курица пройдет, То дроздовец унесет… — Ать, два! …ле-тит вперед Пред сла-вным-ми пол-ка-ми! запели мы снова. * * * Было уже совсем темно. Я отошел в глубь улицы и сел на крылечко двухэтажного деревянного дома. В темноте передо мной какая-то собака обнюхивала тумбу. Потом собака побежала дальше. — Сидит?.. — Сидит!.. — услыхал я над собой чей-то испуганный женский голос. И жалюзи во втором этаже тихо опустились на окне. Я поднял голову. Звезды над крышей плыли еще гуще, чем прежде. Крыша подравнивала их и, казалось, хотела уплыть вместе с ними. |