Онлайн книга «Месть Танатоса»
Багровые пухлые щеки коменданта побелели в одно мгновение. Он пролепетал извинения и быстро вышел из комнаты, еще раз растерянно взглянув на оберштурмбаннфюрера, который стоял у двери и, заложив руки за спину, невозмутимо ждал, пока комендант покинет помещение. Как только Габель вышел, оберштурмбаннфюрер закрыл за ним дверь и обернулся к женщине. Теперь, немного придя в себя, она могла лучше рассмотреть его. Оберштурмбаннфюрер был высок ростом, молод и великолепно сложен. На его могучем торсе черный эсэсовский китель с серебряным погоном сидел как влитой. Казалась, эта элегантная форма была специально создана для него. Широкий ремень с кобурой перетягивал талию. Длинные ноги в начищенных до блеска сапогах, широкие плечи, мускулистая шея атлета под белым воротником рубашки. Узкое лицо оберштурмбаннфюрера с энергичным подбородком повторяло эпические черты Хильдебранта, воспетые в сагах. Даже глубокий шрам на щеке не портил общего впечатления. Высокий лоб, тонкий нос с высокой переносицей, узкие, бестрепетные губы с презрительным изломом. Белокурые волосы коротко острижены. Светлые глаза непроницаемо холодны. Великолепная военная выправка, столь высоко ценимая в прусской армии с незапамятных времен, была присуща оберштурмбаннфюреру в полной мере. В нем чувствовались сила и смелость, гордость и высокомерие, решительность и незаурядный ум, железная воля солдата и гимнастическая гибкость спортсмена. Он словно излучал обаяние древних германцев, основанное на сознании собственной значимости, и несомненную уверенность в себе. Заметив, что Маренн рассматривает его, Скорцени улыбнулся. — Там привели Ваших детей, — сказал он негромким, ровным голосом, — я приказал накормить их. Услышав о детях, Маренн резко поднялась, но оберштурмбаннфюрер остановил ее: — Не надо. Гауптштурмфюрер Раух проследит, чтобы их не обижали. Она снова опустилась на стул. — Почему Вы так добры ко мне? — спросила тихо, не поднимая глаз. — Допустим, мне понравилось, как Вы пели, — Скорцени подошел ближе и встал перед ней, по привычке заложив руки за спину и расставив ноги в блестящих сапогах. — Как Ваше имя? — Маренн, — произнесла она чуть слышно и испугалась: зачем призналась, ведь не говорила прежде… — Красивое имя. Еврейка? — Нет, — усмехнулась она грустно. — Француженка. — Но комендант сказал мне, что вы американка, — удивленно заметил Скорцени, вскинув бровь. — Вы гражданка Соединенных Штатов? — Я долго жила в Соединенных Штатах, — отвечала она все так же негромко, — по родилась я в Париже. Мой отец — француз, а мать — австриячка. — Австриячка?! — Скорцени изумился еще больше. — Тогда почему Вы здесь? Наверное, вы коммунистка? — Я?! — Маренн вскинула голову, — я никогда не состояла ни в какой партии и вообще не интересовалась политикой… — За что же Вас арестовали? — спросил недоуменно оберштурмбаннфюрер. Маренн только пожала плечами и снова опустила голову. — Где Вас арестовали? — продолжил он, не дождавшись ответа. — В Берлине. — Кто арестовал? Гестапо? — Не знаю. Такие, как Вы… — Такие, как я, не могли Вас арестовать, — поправил ее Скорцени. — Мы не занимаемся арестами неблагонадежных лиц — это сфера деятельности гестапо. — Я не знаю, — повторила она, — во всяком случае, они были в такой же форме… — А в чем Вас обвинили? Не прислали же Вас сюда без обвинительного заключения? — Толком ни в чем… — Маренн откинула волосы и потерла пальцами лоб, — По-моему, как раз в том, про что Вы говорите, — вспомнила сразу, — в связи с коммунистами, в неарийском происхождении… Хотя про коммунистов я только слышала, что они существуют — но, слава Богу, никогда не встречала никого из них… — Вы работали в Берлине или…? — Я работала в Берлинском университете, один из сотрудников написал на меня донос. Кажется, так… — Неарийское происхождение… При том, что Ваша мать — австриячка, — Скорцени в задумчивости прошелся по комнате. — Конечно, каждый гражданин рейха обязан быть бдительным, и рейхсфюрер постоянно напоминает об этом своим подчиненным. Но, возможно, с Вами они перегнули палку… Ваша мать жива? — Нет, мои родители умерли, когда я была еще ребенком. — На допросах Вы говорили, что Ваша мать — австриячка? — Нет. Они бы мне не поверили. У меня были документы на имя Ким Сэтерлэнд, американки. — Так, — Скорцени остановился и повернулся к ней. — Теперь, я, кажется, понимаю. Очень интересно. Вы жили в Германии под чужим именем? Позвольте узнать, почему? — По личным обстоятельствам, — ответила Маренн уклончиво. — Мой муж был англичанином. Мы жили в Америке. Ким — звучит более по-американски, чем Маренн. — История очень странная, согласитесь, — заключил оберштурмбаннфюрер, подходя ближе. — Что же Вы говорили о своей матери? — Ничего. Я молчала. — Почему же говорите мне сейчас? — Потому что там, в Берлине, Вы все равно узнаете, если захотите. И будет хуже, если я солгу. — Ваш муж жив? — Нет, я вдова. Он умер вскоре после того, как мы переехали в Америку. Он был тяжело ранен на войне. — У Вас двое детей. Они оба Ваши? Я обратил внимание, что сын похож на Вас, а вот девочка — совсем нет. Она похожа на отца? — Нет, у меня только сын. А девочка… — Маренн запнулась, — я удочерила ее в Америке. Ее родители погибли. — В ней есть еврейская кровь? — Нет, что Вы! — Маренн испугалась. — Ее родители были англосаксами, я знаю наверняка. — Допустим, — Скорцени пододвинул кресло и сел напротив. Протянул пачку сигарет, предложил: — Курите. — Нет, спасибо, — Маренн покачала головой и подняла руки, чтобы поправить непослушные волосы, упавшие на глаза. Черные лепестки тюльпана соскользнули с колен, открывая точеные ноги в шелковых чулках. Скорцени посмотрел на ее колени. — Мне нравится, что Вы откровенны со мной, или почти откровенны… — он сделал значительную паузу, — мне нравится, что Вы меня не боитесь. Вообще, я заметил, что Вы никого не боитесь, — он щелкнул зажигалкой и закурил сигарету. — Вы красивы, Вы прекрасно пели, у Вас красивое платье, которое наверняка дорого стоит, — он подчеркнул последнее обстоятельство, — мне сказали, что это Ваше платье. Вам шили его в Париже? — Да, — откликнулась Маренн, вполне понимая, куда он клонит: — Моя подруга Коко Шанель. Это подарок к свадьбе… — Но… — Это был второй брак, — сразу поправилась она. — Он не состоялся… — Понятно. Вам очень идет черный цвет. Вы были богаты? — Да, — призналась она с грустной улыбкой, — когда-то я была богата и помогла Коко Шанель открыть ее дело. Потом была очень бедна, — она говорила с удивительной легкостью о прошлом. — Потом много работала и снова была богата. Теперь я опять бедна. Платье мое изрядно поношено, не мной, — она уточнила, — а, вероятно, женой коменданта. К тому же на нем нет главной детали — его украшения: бриллиантовой змейки с изумрудным глазком, которой так гордилась Шанель… |