Онлайн книга «Вьетнамский кошмар»
|
Часто, совершая развоз устаревшей информации, я, как и положено, доставлял её соответствующим лицам, но таким образом, что армии это вряд ли могло понравиться. Например, я входил в офис «Ассошиэйтид Пресс», мял в кулаке пресс-релиз и швырял комок в мусорную корзину, что стояла возле дежурного. — Государственные новости, старьё, но всё равно мне поручено доставить, — бубнил я. И дежурный журналист молча кивал головой и продолжал выстукивать на машинке «та-та, та-та, та-та», словно меня и не было. Иногда я развивал такую энергию, что вовсе не доставлял бюллетени по назначению. Я просто ехал в город и бросал их в реку Сайгон, куда им была прямая дорога, — пусть плывут по волнам со всем прочим говном. Чёрт бы побрал эту армию! Майор Бум-Бум легко делал военную карьеру и проявлял почти отеческий интерес к своим подчинённым. Если кто-нибудь из нас попадал впросак, он воспринимал это как личное оскорбление и мучился: что он не сделал, чтобы предотвратить проступок? Он был скромным, мягким человеком с заурядным лицом и розовой лысиной, окружённой густыми волосами; из него, наверное, получился бы хороший учитель математики или толковый консультант в лагере для малолетних преступников, но элемент своевременности в новостях он не воспринимал абсолютно. Почти всё время он сидел у себя в кабинете, изредка выходя в отдел обменяться шутками. Но над его «смешными рассказами», как правило, веселился он один. И заметив, что никто не смеётся, он смущался и уходил прочь. Однако намерения его были добры, и ему нравилось считать себя таким же, как остальные ребята; как все карьеристы, он до смерти боялся любого, кто обходил его по службе, и невыразимо страдал от этого. Через пару недель после отъезда Билли в Чу Лай, майор пригласил меня в свой замечательный жёлтый кабинет на «дружескую беседу». — Брекк, — сказал он, беря быка за рога, — один вопрос, сынок: зачем? — Зачем, сэр? Что «зачем»? — Зачем ты выкрасил мой кабинет в жёлтый цвет? Зачем покрасил мою любимую фотографию миссис Ганн? Зачем покрасил мой семейный портрет на стене? Мой рабочий стол? Зачем? Что я сделал для тебя не так, сынок? — Не знаю, сэр…так получилось…тогда это казалось забавным. Ничего личного, понимаете, ничего такого. Это, — я пожал плечами, — просто случилось, и мне очень жаль. — Что же мне с тобой делать? Я снова пожал плечами и потупился, изображая печаль и покорность. — Ладно, сынок, расслабься, признайся, ты можешь мне верить. Скажи, что не так? Может, я могу что-нибудь сделать? Разве не счастье для тебя быть в этом отделе? — Счастье, сэр? Нет. Счастья никакого. Обо мне многое можно наговорить, но счастье — это не про меня. — Тебе надоела война? — Да. — А как еда? — Смердит. — Почту получаешь? — Не так чтобы часто… — Мать не болеет? — Нет, сэр. — Что-нибудь дома? Ты можешь мне рассказать, — подбадривал он. — Нет, дома всё в порядке, но — а, не знаю, я… — Это мужской разговор. Забудь, что я офицер. Не смотри на мои дубовые листья, если они тебя пугают. Не виляй, сынок, выкладывай всю правду: клади её туда, где я её увижу. Скажи, в чём дело, и я решу, как уладить дело. — Спасибо, сэр… — Давай же, ты можешь мне довериться, это будет только между нами… — Ну, сэр, у меня врос ноготь большого пальца на ноге и… — Да ладно, Брекк, знаю, не это тебя мучает, хотя, конечно, вросшие ногти не ахти как приятны, особенно в пехоте… — Вы правы, сэр. Я, э-э-э… — Ну же, ну, ты уже близко, уже тепло, валяй, сынок! — Сэр, — вздохнул я, — мне не нравится, как мы в отделе обращаемся с новостями. То нельзя говорить, это нельзя… — Понимаю, что ты хочешь сказать, но ты относишься к этому как штатский, а не солдат. Наш отдел должен поддерживать определённый, э-э-э, имидж, определённую репутацию. — Да пошлите всё к чёрту, сэр! Армия не всегда выглядит достойно! — Чёрт возьми, сынок, ВСЕГДА есть способ, чтобы СДЕЛАТЬ из армии конфетку! — Да, сэр, знаю: мы всегда можем соврать… — Запомни, Брекк, не твоя печаль разбираться что к чему, твоя задача — сделать или умереть. — Кого вы сейчас цитируете, сэр? Канта? Гегеля? Ницше? Камю? Дядю Сэма? Санта Клауса? Или это ваше собственное, сэр? — Не имеет значения… — Благодарю вас, сэр, что напомнили мне насчёт «делать или умереть». Нам всем суждено когда-нибудь умереть, так ведь? — Ты теперь солдат, сынок…один из лучших в Америке, иначе тебя бы здесь не было. — Неужели? Один из лучших? — Вот именно. Ты абсолютно прав. И поэтому ты должен понимать такие вещи так, как их понимает армия. — Попробую, сэр. Знаете, вы очень убедительны. Вы для меня как отец родной… — Будет лучше, если ты не просто попробуешь, Брекк, а сделаешь это! — Слушаюсь, сэр. — Прекрасно, сынок, прекрасно. — Но пока я буду стараться смотреть на вещи вашими глазами, вспомните, что из меня делали журналиста, а не армейского специалиста по информации. Журналист описывает факты. А армейский специалист по информации расписывает дерьмо собачье и врёт… — Что ты сказал? — Я сказал, что меня призвали, сэр…я не хотел сюда ехать. — Да, я мог бы взять это в голову, но тебе от этого никакого проку не будет, потому что босс — это я, и срабатывает только то, что говорю я. — Так точно, сэр. Мне действительно жаль, что так вышло с вашим кабинетом. С фотографиями вашей жены и семьи. Мы не хотели…как-то всё получилось само собой. — Блин, сынок, надо исправляться. Ты и так уже порядком набедокурил, хоть и прибыл всего несколько месяцев назад. — Я специально нарушал дисциплину, сэр. — Неужели? — Да… — Ну-ка, объясни… — Перед тем как получить первое взыскание я на коленях умолял сержанта Темпла отправить меня на передовую с боевым заданием. Когда мои мольбы попали в глухие уши, я подал форму 1049 сержанту-майору Райли с просьбой перевести меня в отдел информации 1-ой аэромобильной дивизии — я бы побывал в деле. Но Райли отказал мне наотрез. Сказал, что на севере меня убьют. Вот поэтому я и стал нарушителем, и сержант Темпл отправил-таки меня на передовую. Знаете, что я думаю, сэр? Я думаю, что, только нарушая дисциплину, я могу добраться до передовой или получить перевод в действующее подразделение. Это мой билет на войну, в самый центр первой линии! |