Книга Брат по крови, страница 58 – Алексей Воронков

Как оказалось, прискакал на своей чалой Хасан. Он был все в той же мохнатой шапке и бурке, с которых ручьями стекали дождевые струи. Хасан то и дело смахивал воду со своего лица, но вода снова заливала его глаза.

— Доктор, худо дело, — произнес Хасан.

— Что случилось? — встревожился я.

— Керим умирает…

Я тут же, не надевая плаща, бросился к медпункту. Там я взял все необходимое, а затем сел на специально приведенную для меня пастухом каурую, и мы отправились в аул. Ветер и дождь хлестали нам в лицо, и мы с трудом угадывали дорогу. Хасан поднял чалую в галоп. Чтобы не отстать от него, я тоже пришпорил лошадку, и она понесла меня куда-то сквозь плотную и, казалось, безысходную пелену дождя.

…Возле постели больного толпились люди. Среди них был и Ахмат-паша, который, сидя на коленях подле Керима, бурчал себе под нос какую-то молитву. Когда я подошел к мальчику, Ахмат-паша глянул на меня из-под насупленных бровей, ужалил меня своим колючим взглядом, а потом встал и, не поприветствовав меня, ушел прочь. Я приказал всем удалиться. Рядом со мной, как всегда, осталась только Заза. Она была необычайно взволнована и то и дело обращала ко мне полный отчаяния взгляд.

Я присел на табурет, сунул раненому под мышку градусник. Лицо Керима пылало, и он в беспамятстве метался по кровати. Я приложил руку к его лбу и, почувствовав жар, покачал головой.

— Хотите вы этого или не хотите, но мальчика я увезу в медсанбат, — сказал я.

Заза в ответ пожала плечами. Дескать, я не могу ничего сказать — разговаривай со старшими. Тогда я пригласил для разговора Ваху. Выслушав меня, он нахмурился.

— Головой, доктор, отвечаешь за мальчика, — наконец сказал он, и мне показалось, что это вовсе не человек был передо мной, а змея, потому как его слова больше походили на змеиное шипение.

Я что-то там пробурчал ему в ответ, а потом, сказав, чтобы мальчика собирали в дорогу, попросил у хозяев лошадь. Мне нужно было поскорее добраться до части, откуда я намеревался выслать за Керимом санитарный «уазик». Не везти же его в такой дождь верхом, подумал.

В лагерь я мчался что есть мочи. Для меня теперь дорога была каждая минута. Ведь я понимал, что теряю Керима. Вот ведь как получается, думал я: еще накануне мальчишка чувствовал себя довольно сносно. Он пришел в сознание, начал открывать глаза и даже стал потихоньку принимать пищу. А тут — бац! — сепсис. Того и гляди — гангрена начнется. Беда, одним словом. А ведь если бы родственники Керима позволили мне вовремя увезти раненого в медсанбат, уверен, все было бы сейчас по-другому. Имея на руках снимок поврежденной кости, наблюдая за раненым, мы бы смогли контролировать течение болезни, а тут что? Смогу ли я теперь поправить дело? Вряд ли, сознавая бесполезность своей спешки, честно признался я себе. Тем не менее сидеть и ждать, пока мальчишка умрет, нельзя. И не Ваху я боюсь — я потом просто жить не смогу спокойно на этом свете. Совесть не даст.

Когда я оказался в лагере, я первым делом отправился к «полкану». Для того чтобы ехать в медсанбат, нужно было получить разрешение. Дегтярев, услышав мою просьбу, нахмурился.

— О своих бойцах надо думать, а ты, понимаешь, чеченцами занялся, — недовольно буркнул он.

— Но ведь мальчик! — воскликнул я. — Мальчика хочу спасти, не боевика.

Он еще что-то пробурчал в ответ, но ехать мне все-таки позволил. Я взял санитарный «уазик», и мой шофер Миша повез меня в аул. Там мы перенесли раненого в салон, и когда мы уже собирались отправиться в путь, ко мне подошла Заза.

— Возьми, Дмитрий, меня с собой, — попросила она.

Я замотал головой.

— Не могу… Нельзя, понимаешь? — сказал я.

Она меня не понимала.

— Возьми, — настаивала Заза. Это была восточная настойчивость, с которой трудно совладать, ибо она тебя совершенно обезоруживает.

— Это военная машина — тебе нельзя, — говорил я. — Сиди дома и жди нас.

— Ты привезешь Керима назад? — наконец решив, что уговорить меня совершенно бесполезно, спросила она тогда с надеждой.

— Привезу, — твердо сказал я. — Обязательно привезу.

— Скоро?

— Как только поправится — так сразу…

Она кивнула. С неба продолжал лить холодный дождь, и ее лицо, ее волосы были мокрыми, и я сказал, чтобы она возвращалась домой.

— Ступай, доктор, — услышал я голос Вахи. — И помни, что я тебе сказал.

Я усмехнулся, но усмешка моя получилась какой-то жалкой. «Головой отвечаешь за мальчика»… Ну разве когда забудешь эти слова?

— Якши, — произнес я. Хорошо, значит.

Ваха сунул мне в руку бутылку виноградной водки.

— Пригодится, — сказал он, повернулся и ушел.

Улан-якши, подумал я. Дескать, молодец, парень, — знает, что в дорогу человеку дать. С чачей, дескать, и в аду не пропадешь. Красное вино пьют для аппетита, а водку для того, чтобы успокоить свою душу. Выпьешь — и полегчает на сердце.

Мы уехали. Возвратившись в часть, я взял себе в помощники одного из санинструкторов, и мы отправились в медсанбат. Мы ехали, а дождь все лил и лил. Было мерзко на душе, не оставляло смутное чувство вины, будто это из-за меня погибал Керим, будто я один в этом мире был виноват в том, что идут эти проклятые войны, гибнут люди. Я старался оправдать себя, но не мог. Казалось, что на мне лежит проклятие, что я приношу людям только беды, что и войны-то идут только потому, что я не пытаюсь препятствовать им. Я, я виноват во всем! — кричало все во мне. Я, и только я!

В медсанбате все было по-прежнему. Днем и ночью туда поступали раненые, и медперсонал, не зная ни сна ни отдыха, боролся за жизни людей.

— Что с мальчишкой? — первым увидев нас, спросил меня майор Плетнев.

— На мине подорвался. Раны вроде бы стали заживать, а тут вдруг сепсис… — отвечаю ему.

— Плохо дело, — сказал Роман Николаевич.

— Хуже некуда! — усмехнулся я. — Знаешь, что сказали мне на прощание родственники этого парня? Головой за него отвечаешь. Так что сам понимаешь… Эти горцы зря слова на ветер не бросают.

— Что, боишься? — улыбнулся Плетнев.

Я замотал головой.

— Да кто сейчас чего боится? — сказал я. — Мне просто мальчишку жалко. Спасать его надо.

Керима унесли готовить к операции. Тут же заработал бензогенератор, и в операционной зажегся свет.

— Зря генератор не гоняем — экономим бензин, — сказал мне Плетнев. — Включаем только тогда, когда привозят раненых.

Что я мог сказать на это? Не армия, а какая-то первобытная община, подумал я. А мы еще чего-то там воображаем из себя! Ду-ра-ки! Ну кто ж при лучинах решает глобальные проблемы?

Мальчишка и впрямь был плох. В этом убедился не только Плетнев, но и остальные хирурги, которые собрались в операционной, чтобы осмотреть беднягу.