Онлайн книга «Каменное сердце»
— Здесь бы еще чеканку сделать, — указал на «оплечье» Олег. — Как раз по матовой поверхности хорошо смотреться будет. Но в общем, ничего. Такое подарить не стыдно. — И я так ду… Услышав хрип, они одновременно повернули головы к костру. Тария, выпучив глаза, обеими руками вцепилась в край колье, но пальцы глубоко вдавило в кожу. Верхняя часть украшения погрузилась в шею уже так глубоко, что первого ряда «луковок» было не различить. Шарики на концах, которые всего минуту назад не доставали друг до друга, теперь захлестнулись и продолжали сжимать захват. — Проклятье! Они одновременно кинулись на помощь, попытались растянуть шарики в стороны — но куда там! Их было проще оторвать, чем развести. Да и оторвать — не так-то просто. — Она же умрет! — взвизгнула Роксалана. Середин рванул меч — и тут же сунул обратно. Золото вошло в тело так глубоко, что подцепить его, не раскромсав половины горла, было невозможно. Кочевница уже не хрипела — колье окончательно пережало ей горло. Лицо девушки быстро начало синеть, тело скрючило судорогами — оно вырвалось из рук Роксаланы, запрыгало на бревнах, выбивая какую-то бессмысленную чечетку. — Оле-ег! Ведун решился — выхватил клинок, рубанул ей по шее сзади и сбоку. Украшение с металлическим звоном слетело вниз, поверх него хлынула струя крови. — Ты же ее убил! Ты ее убил, идиот! — Не ори! Сзади артерий нет. Тряпку лучше найди, рану зажать. — Где я ее тебе найду? — Держи рану! — Олег упал на колени, рванул с Тарии шаровары, ножом отсек нижний край рубахи, располосовал ленту пополам, один из кусков сложил, сунул Роксалане под руку. — Держи! Сильнее дави, с этой стороны не задушишь! Держи… Повязкой на горле так не затянешь. — Течет! — Дави и жди… — Середин вскочил, подправил веслом движение плота, чтобы не наскочить на поваленную осину. — Вроде, дышит. — Коли пережила, теперь должна выкарабкаться. — Ничего себе, шутки. — Держи… — Олег вернулся, присел, намотал на шею кочевнице тугую повязку, приложил ухо к груди. — Слабенько, но есть. Подвинься, я ее в палатку отнесу. Он пристроил девочку под навесом к теплой, освещенной солнцем стене, прикрыл кошмой, вернулся на свет. — Иногда так курить хочется, просто невмочь. — Роксалана держала в руках обрубки колье. — Значит, говоришь, огонь убивает любое колдовство? Что-то у этого золота дурная наследственность. Да и у мечей твоих тоже. — Меч нужен, чтобы убивать, — подобрал Середин остальные украшения. — Ему кровавая наследственность не помеха. А это… Представляешь, еще кто-нибудь по незнанию напялит? Он взвесил гривны в руке, широко размахнулся и… — Ты что?! — повисла Роксалана у него на руке. — Это же золото! — Это золото убивает, малышка. Будет лучше, если оно исчезнет. — Нет, не нужно! — не отпустила его рукава девушка. — Его не надо носить. Его испортить можно. Сломать, расплющить. Но это же все равно золото! В монеты переплавить можно, медальоны какие-нибудь, аксельбанты, фольгу сусальную сделать. Не все же на горло цепляют. Тут его тысяч на пять евро, а у нас ни копейки денег! Глупость делаешь, Олежка. Оставь. Сунем подальше в сундук, и никаких хлопот. Коли приспичит, локти кусать придется. А так — отломаем кусок, и все. Мы при капитале. — Ладно, убери, — с доводами спутницы было трудно не согласиться. — Только аккуратнее там. Вдруг, они еще и ползают? — Умели бы, давно приползли. Бедная девочка… Я теперь, наверное, никогда в жизни ничего надеть не решусь. В смысле, на шею. — И я, — передернул плечами Олег. — Что же это за магия, что нежити такую силу придает? Плот плыл по реке, и небольшие волны, заплескиваясь на бревна, старательно слизывали не успевшую свернуться кровь. — Она выживет? — после небольшой паузы поинтересовалась Роксалана. — Должна, если повезет. — В каком смысле? — Крови она потеряла немного. Слабой пару дней будет, но потом все восстановится. При хорошей кормежке, естественно. Если мха болотного успеем в ближайшие часы найти и к ране приложить, то заражения крови можно не бояться. Он отличный антибиотик. Ну, и все. За пару дней все запечется, потом только заживать будет. — А я думала, антибиотики только в двадцатом веке изобрели. — Ага, — хмыкнул ведун. — А колесо в двадцать первом? У тебя мания величия, милая. Или, точнее, у всех вас. Вы воображаете, будто стали умнее далеких предков. Будто живете лучше. Будто все ваши открытия — это что-то новенькое, неизвестное раньше. И до появления христианской цивилизации везде жили дикие косматые обезьяны, что носили шкуры, плодились как кролики и дохли как мухи. — Да? Может быть, в древности было что-то вроде двигателей внутреннего сгорания и самолетов? Может, люди не умирали от голода и эпидемий? Может, они имели аппараты искусственного дыхания и умели пользоваться презервативами? — Где-то на грани нынешних веков в мире появится новая вера. Придут на счастливые земли необразованные, но уверенные в своей правоте мракобесы, объявят древние мудрости богопротивным колдовством и погрузят человечество в хаос и жестокость. Пройдут многие и многие века, прежде чем древний эллинский культ здоровья и красоты, любви и радости снова вернется к людям. Но даже в двадцать первом веке его придется охранять законами о свободе личности и праве на частную жизнь. Люди начнут придумывать всякие резинки и таблетки, чтобы в конце двадцатого века заявить о безопасном и надежном контроле над рождаемостью. И это в то время, как вокруг все так же растут мята, морковка и укроп. Те самые дикая морковь и сильфион, [2] которые больше двух тысяч лет позволяли женщинам всего мира избегать нежелательной беременности. Вы производите виагру, чтобы заменить сельдерей, стрептоцид — вместо ноготков, жрете непонятную химию вместо настоя морковных семян. Новый мир не стал лучше, Роксалана. Он просто сошел с ума. Вы говорите про повышение уровня жизни — а питаетесь хуже египетских рабов или аркаимских шахтеров. Хвастаетесь могуществом техники и производства — но отлить второй гуптской железной колонны или сдвинуть блоки Баальбекской веранды. [3] Не понимаете, как можно было с такой точностью сориентировать стелы Стоунхенджа — и воображаете, будто достигли высот в астрономии и математике. Можно подумать, что, не имея телевизора, индийские йоги не могут испытывать такого же удовольствия от своей жизни, как вылупившийся в одноглазый ящик пьяный инженер. |