Книга Восточный бастион, страница 76 – Александр Проханов

— Да, замечательно… Милости прошу… Спасибо, что пожаловали… — Вердыка двумя ладонями пожал Белосельцеву руку, и тому показалось, что его пальцы оказались между двух теплых мягких шматков сала. — Яков Львович обещал познакомить…

Комната, где они находились, была обычной рыночной конторой с разбросанными образцами товаров, накладными, счетами, с огромным сейфом и компьютером, вокруг которого были навалены хозяйственные бумаги. Среди ералаша, небрежного и беспорядочного убранства выделялась в углу большая икона Спасителя с горящей лампадой.

— Василь Василич! — громко позвал Вердыка. — Попотчуй дорогих гостей по русскому обычаю!

Из боковых дверей явился огромный, тучный, в непомерном пиджаке и обвислых, как паруса, брюках Василь Василич с лицом, похожим на ржаной каравай, с веселыми безбровыми глазками. На растопыренной пятерне он держал серебряный подносик с тремя хрустальными рюмками водки. Тут же на тарелочке лежали три соленых огурчика. Ловко, грациозно, невзирая на свою полноту, он поднес угощение, протянул в полупоклоне подносик.

— Господа хорошие, попотчуйтесь от нашего гостеприимства!

Вердыка взял рюмку, обратился к иконе, перекрестился и, вздохнув во все свои просторные шумные легкие, кинул водку в глубину молодого и горячего зева, тут же послав вдогон соленый огурчик.

— Пошли нам, Господи, всякие радости и утешения! — сказал он, хрустя огурцом, вытирая мокрые губы толстенной ладонью.

Белосельцев выпил водку, повеселев от этого театрального, «а-лярюс» представления, которое давалось в его честь. Кугель, старательно копируя все жесты хозяина, также обратился к иконе, но не перекрестился, а лишь слегка поклонился. Энергично поднял хрустальную чарку, но лишь едва пригубил и от огурца отказался.

— Василь Василич — наш дворецкий, — пояснял Вердыка, указывая на толстяка, который все еще грациозно держал подносик с рюмками и остатками закуски. — Он работал метрдотелем в ресторане «Савой». Раз случилось ему на Пасху угощать Святейшего. Он изготовил для него такой изумительный постный салатик под названием «Райский сад», где из капустки были построены дерева, из резной свеколки — невиданной красоты цветы, а на пальме из сельдерея и петрушки красовалась райская птица, выточенная из морковки. Патриарх не мог налюбоваться, а потом с аппетитом вкусил, после чего пригласил Василь Василича служить в его резиденции. А уж потом, напитавшись православного духа, он перешел ко мне, грешному. Управляет имением, и вечером, бог даст, угостит нас настоящей русской кухней.

— Как говорится, чем бог послал! — подтвердил Василь Василич с мягкой скромностью, позволяя любоваться собой, понимая, что ему отводится почетная и ответственная роль экспоната.

— Вот так мы и живем, — сказал Вердыка, когда дворецкий скрылся и маленькая сценка из жизни замоскворецких купцов завершилась. — Где можно, восстанавливаем русский уклад. Без молитвы никакого дела не начинаем. Любую стройку, будь то банк или банька, непременно освящаем. Бог нам помогает за то!

— Я рад, что вы познакомились, — сказал Кугель. — Ваша встреча была задумана на небесах, — он снова повернулся к иконе, — вы нашли друг друга. Федор Арсентьевич, с его истинно русской широтой и предприимчивостью, и вы, Виктор Андреевич, с вашим опытом, интеллектом, вместе вы можете совершить чудеса. Совершить прорыв в современной русской политике.

— Да, — подтвердил Вердыка, — я долго думал и решил заняться политикой. Отдать русскому делу все свои возможности, все мое состояние. В каком-то смысле сегодня повторяются времена Минина и Пожарского.

— Абсолютно верно! — радовался найденной аналогии Кугель. — Вы, Федор Арсентьевич, русский купец Минин, а вы, Виктор Андреевич, русский военный Пожарский!

— Меня окормляет один из наших епископов, — сказал Вердыка. — Он благословил меня на русском политическом поприще! Сегодня это и есть поле брани, где встречаются в последнем сражении Христос с Сатаной!

В дверь без стука вошел худощавый человек в косоворотке, в батистовой жилетке и в сапогах с узкими голенищами. Его пергаментное лицо украшали очки, бородка и спускавшиеся на лоб редкие белесые волосики. Он был похож на персонажа из пьесы Островского, на приказчика или управляющего, и казалось, если подойти, потянуть за бородку, она отклеится.

— Ригам пришел, — сообщил он тихим, скопческим голосом. — Принес, что обещал. Прикажете обождать?

— Зови! — приказал Вердыка, оглядываясь на Белосельцева, давая понять, что от него нет секретов, что он уже наделен дружеским доверием.

Управляющий ушел и тут же вернулся с маленьким улыбающимся азербайджанцем в долгополом кожаном пиджаке, на высоких каблуках, во франтоватом галстуке. Улыбка его была радостно-подобострастной, в руках он держал маленький чемоданчик.

— Ты что же мне тут безобразие устраиваешь! — набросился на него Вердыка. — Ты небось не в Гяндже, а в Москве! Ты своим черножопым скажи, что если они митинговать вздумают, то снова палок отведают! Всех повыкидываю к ядреной матери!

— Мы тихие люди, Федор Арсентьевич, — с сильным кавказским акцентом произнес вошедший. — Мы свое место понимаем. Вам спасибо за все, Федор Арсентьевич. Только эти плохие люди, Сучок и «братва», подходят к нашим человекам, говорят: «Плати больше!» И так хорошо платим, товар задержался, выручка маленькая. Говорим: «Подожди, придет товар, заплатим». А он нашего человека бил, почти до смерти, теперь в больнице лежит. Надо сказать Сучку, пусть не бьет, еще ждет немного.

— Знаю вас, все врете! Денег у вас полно, наши русские кровные к себе в Гянджу отсылаете, а у нас в России детишкам кушать нечего! Будешь врать, выкину с рынка, а милиция вас из России попрет. Принес, что хотел?

— Как сказал, Федор Арсентьевич, вот! — Азербайджанец протянул чемоданчик.

— Тихон, прими! — приказал Вердыка управляющему.

— Пересчитать прикажете? — поинтересовался тот.

— Потом. Он врать не станет. Ему голова дороже. Правда, Ригам? — снисходительно усмехнулся Вердыка.

— За все вам спасибо, — сказал азербайджанец, протягивая управляющему чемоданчик. Тот принял, поискал у себя на поясе связку ключей, нашел длинный, резной. Открыл сейф, кинул в темную глубину чемоданчик. — Из Баку виноград и гранаты прислали. Если не возражаете, Федор Арсентьевич, я вам пришлю.

— Пришли, дорогой. Отдай Тихону, — Вердыка отсылал его с глаз долой. Дождался, когда дверь за азербайджанцем закроется, перекрестился на икону. — Греха с ними не оберешься, ей-богу!

— Этот исламский капитал очень опасен для России, — заметил Кугель. — Исподволь они захватили всю розничную торговлю в Москве. Доллары плывут за границу. Это не в интересах русских.

— Не бойсь! — засмеялся Вердыка. — У меня Сучок и его «братва» — большие патриоты. Чуть что, палкой по черной жопе! А то и по макушке!

Белосельцев с острым интересом наблюдал сцену, ее участников, угадывал подоплеку. Все это были новые, малоизвестные ему персонажи. В них были узнаваемые черты, но лишь в той степени, в какой Белосельцев когда-то видел в театрах пьесы Островского, Горького, Сухово-Кобылина. И эти черты были ненатуральны, заимствованы, взяты напрокат из старых сундуков, подсмотрены из архивных кинолент. Маскировали иную, небывалую прежде сущность, которая не желала проявляться в открытую, пряталась в глубине сейфов, на дне таинственных черных чемоданчиков, в сердцевине бегающих темных зрачков.