Онлайн книга «Два мира»
— Ска-ажите пжальста, они не могут спать где-нибудь в коридоре, на полу. В них, видите ли, течет три капли благородной крови. Хе-хе-хе! Хотя, впрочем, я человек добрый, если вам будет жестко… Полковник сказал сальность. — Не правда ли, корнет? — обратился он к адъютанту. Адъютант вытянулся, щелкнул шпорами, почтительно улыбнулся: — Так точно, господин полковник! — Разговор кончен, вопрос решен, — обернулся полковник к учительницам. — Вас я выселяю, можете поместиться у сторожихи. Школу определенно закрываю. Во-первых, потому, что она нужна мне для канцелярии, квартир; во-вторых, я полагаю, что детей разной красной дряни учить грамоте не стоит. Ведь она им годится, когда они подрастут, только для того, чтобы писать прокламации, разводить антиправительственную пропаганду, — это не интересно нам. Итак, я кончил. Вон отсюда! Учительницы пошли к дверям. — Виноват, одну минутку, — снова обратился к ним Орлов. — С завтрашнего дня вы готовите мне обед, понятно? — Нет, непонятно, — ответила невысокая крепкая Ольга Ивановна. — Обед готовить мы вам не обязаны и не будем! — Ну конечно, конечно, разве можно сделать что-нибудь для честного защитника родины? Разве можно сварить обед старому офицеру? Вот какому-нибудь красному негодяю, своему любовнику, вы, пожалуй бы, все сделали, не только обед, но и ужин бы состряпали, а после ужина… Полковник снова сказал гадость. Ольга Ивановна побледнела. — Я попрошу «благородного» полковника быть повежливее! — запальчиво бросила она ему. Полковник расхохотался: — Корнет, корнет, ха-ха-ха! Слышите? Эта вот учителька, эта мужичка, хамка, ха-ха-ха, учит меня вежливости, меня, дворянина, полковника, воспитанника кадетского корпуса. Ха-ха-ха! Да вы, оказывается, оригинальная штучка! Ну-ка, я вас посмотрю поближе. Он вскочил со стула, хотел схватить учительницу за талию. Ольга Ивановна сделала шаг назад, подняла руку. — Еще одно движение, и вы получите по физиономии. Полковник покраснел, злоба мелькнула у него на лице. Но он моментально овладел собой, улыбнулся с деланной любезностью: — Ой, ой, какие мы сердитые! Мы, оказывается, кусаемся! И вдруг снова стал серьезным. — Ну-с, мадмуазели, или как вас там, шутки в сторону. Больше уговаривать вас я не намерен. Приказываю вам завтра же приготовить мне обед. Не приготовите — выпорю. А теперь — марш на место. …Почти все село собралось на площадь. Женщины, дети, старики, старухи, взрослые и молодежь. Красильниковцы оцепили площадь, загородили выходы пулеметами. Звонили колокола, неслось молитвенное пение, священник набожно, неистово крестился, поднимая глаза к небу, просил у Бога ниспослания мира всему миру и многолетия верховному правителю. Народ пугливой толпой колыхался на площади. Многие плакали. Полковник, опираясь на эфес кривой сабли, простоял почти весь молебен на коленях. Свита не отставала от начальства. Люди в блестящих мундирах, с золотыми и серебряными погонами, вооруженные до зубов, тщательно крестились. После молебна полковник встал на сиденье своего экипажа. — Мужики! Разговаривать долго с вами я не буду. Говорить нам не о чем. Вы знаете хорошо, что я верный слуга отечества. Среди вас много есть этих извергов рода человеческого, не признающих ни Бога, ни правителя. С ними я и думаю сейчас же расправиться. Лица вытянулись. Глаза резко обозначились сотнями черных больших точек на бледно-сером лице толпы. Безотчетный, смертельный страх колыхнул массу. Люди попятились назад. Предостерегающе щелкнули шатуны пулеметов. Пулеметчики заняли места у машин. Площадь застыла. Полковник улыбнулся, зычно бросил: — Спасибо, молодцы-пулеметчики! — Рады стараться, господин полковник! — Что, боитесь, канальи? — заорал Орлов на толпу. — Видно, совесть-то у вас не совсем чиста. На колени, прохвосты, все на колени, сию же минуту! Многоликая пестрая масса женщин, детей и мужчин потемнела, с плачем и стоном опустилась на колени. Платочки, шапки, фуражки закачались на минуту и остановились. Площадь снова стала мертвой, тихой. — Шапки долой! Головы обнажились. Сотни рук мелькнули. Легкая рябь, как на воде, наморщила разноцветные ряды медвежинцев. — Первый эскадрон, ко мне! — скомандовал полковник. Гусары в пешем строю змейкой проползли через толпу, выстроились в две шеренги. Винтовки метнулись в руках. Черные, круглые отверстия стволов качнулись, двумя рядами повисли перед лицом толпы. — Сознавайтесь, кто из вас большевики? Кто из вас помогал красным? Кто сочувствует им? Толпа молчала. — Честные люди, к вам обращаюсь, — укажите негодяев, им не место среди вас. С тяжелой одышкой человека, страдающего ожирением, прижимая рукой крест к груди, высокий, упитанный отец Кипарисов подошел к Орлову. — Я вам, господин полковник, всех их сейчас укажу. Вот они все у меня переписаны. Священник достал из кармана длинный лоскут бумаги. Толпа стала совсем черной, пригнулась тяжело к земле. — Иванов, Непомнящих, Стародубцев, Белых. Этих двух первых, вот чего — расстрелять, а этих двух, вот чего — пока только можно выпороть. Кипарисов читал долго, обстоятельно, пояснял, кого нужно расстрелять, а кого только выпороть. Толстый кривой палец в широком черном рукаве размеренно поднимался и опускался. По его указанию гусары бросались в толпу, вырывали из нее поодиночке, по два, кучками. Площадь колыхалась, глухо стонала. Лавочник Жогин протискался к полковнику. — Господин полковник, разрешите доложить, — и, не дожидаясь ответа, боясь, что его не станут слушать, быстро заговорил: — Батюшка забыл еще четырех большевиков указать вам. — Кровопивец! — крикнул кто-то в толпе. Жогин обернулся. — Ага, это ты, Бурхетьев? Знаю тебя, большевика, и твоих товарищей — Степанова, Галкина и Чернова. Всех четверых схватили. Полковник кивнул адъютанту: — Корнет, прошу приступить. — Слушаюсь, господин полковник! Бледных, с запекшимися, перекошенными губами поставили у каменной церковной ограды. Их было сорок девять. Против них развернулся веер красных погон, круглых кокард. Черные дыры винтовок двумя рядами, покачиваясь, щупали головы и груди приговоренных. — Господин полковник, разрешите начинать. — Пжальста, — небрежно бросил Орлов. — По красной рвани пальба эскадроном! Эскадрон! Площадь взвизгнула, застонала. Лица стали белыми, как платочки на головах женщин. — Подождите, подождите, корнет! — остановил полковник. — Уж очень вы скоро. Прямо без пересадки, да и на тот свет. Надо дать им время подумать. Может быть, и раскается кто? В свое оправдание еще кого не укажет ли? |