Книга Ангел Рейха, страница 20 – Анита Мейсон

– Институт примет все меры для нашей безопасности, отец. Это же не какая-нибудь любительская организация.

– Несомненно, они имеют опыт в делах такого рода. Но ты – молодая женщина. Откуда нам знать, позаботятся ли они о тебе должным образом?

– Я не ребенок.

– Ты по-прежнему остаешься на моем попечении и, покуда так продолжается, ты не будешь болтаться по миру, участвуя в каких-то дурацких проектах, связанных с планеризмом.

– Отец, пожалуйста! Пожалуйста!

Если бы это помогло, я бы бросилась к его ногам, словно женщина на гравюре с изображением Кориолана, висевшей в нашей столовой; но я знала, что это не поможет. Только вызовет у него отвращение.

Он искоса взглянул на меня. Он не ожидал от меня такой страсти.

– А как насчет расходов? – спросил он. – Ты хоть представляешь, сколько стоит трансатлантический переезд?

– Я заработаю, – сказала я. – Одна кинокомпания ищет пилота-каскадера, женщину.

– Тогда вопрос решен, – сказал отец. – Ты никогда не пойдешь на такое. Просто уму непостижимо. Чтобы моя дочь снималась в кино!

– Ты даже не увидишь, что это я, – сказала я. – В этом весь смысл работы каскадера. Зрители примут меня за киноактрису.

– Я отлично все понимаю!

Он почти потерял самообладание. Он несколько раз откашлялся.

Я почувствовала, что наступил благоприятный момент, и сказала:

– Это такая же работа, как и любая другая, но за нее хорошо платят. Скорее всего мое имя даже не будет значиться в титрах.

– Где снимается фильм?

– Под Гамбургом.

– Далеко отсюда.

– Меня поселят в хорошем отеле. Но если ты возражаешь против отеля, я могу остановиться у тети Этти.

– Ты уже все продумала, верно?

– Да.

Отец пригладил свои маленькие, аккуратные усики. Я уже ожидала услышать от него «нет». Не знаю, что бы я сделала в таком случае.

Он сказал:

– Мне нужно узнать побольше о предстоящей экспедиции. Я напишу директору Исследовательского института планеризма…

Я судорожно вздохнула. Он поставит меня в страшно неловкое положение, если сделает такое.

– Да, – сказал он. – Я должен. Это самое малое, что я могу сделать. И если я получу удовлетворительный ответ – если я получу оный, – и если я сочту, что ты можешь участвовать в экспедиции, и если ты будешь заниматься в период своего академического отпуска и восстановишься в университете сразу по возвращении… ну, тогда, возможно…

В тот год я познакомилась с Дитером.

Бедный Дитер. Я уже почти перестала на него сердиться. Теперь, когда я победила. Жестокая мысль, но она приходит мне в голову. Потому что вот она я: сижу за штурвалом «бюкера», продолжаю пилотировать самолеты несмотря на все случившееся. А он сейчас лежит на больничной койке. Ну, возможно, уже сидит. Ожидая прибытия американцев, с которыми, несомненно, будет страшно груб.

Я не из тех, кто легко прощает обиды. Я должна сделать признание. Когда я услышала, что он разбился при неудачной посадке, уронил самолет на бетон, я улыбнулась.

Следует добавить, это произошло уже после того, как я узнала, что он остался жив.

Я пошла навестить Дитера, мы страшно поругались, и медсестры попросили меня уйти. Думаю, это здорово его встряхнуло. Мы не ругались уже почти год.

Ему повезло, что он остался жив. Сухая фраза, дающая лишь самое слабое представление о пропасти, лежащей между реальным событием и возможным. Дитеру повезло по причине полного отсутствия горючего в топливных баках. Когда бы не счастливый случай, он бы разбился в лепешку и не лежал бы сейчас на больничной койке. По крайней мере, живой и относительно здоровый.

Думая о Южной Америке, я вспоминаю широкие, залитые солнечным светом пространства и грифов.

Однажды я отправилась на взморье и там увидела их. Урубу, так они назывались по-индейски. Черные, размером с индюка, лысые, красноглазые, мерзкого вида. Четыре птицы, сдвинув головы, терзали клювами тушу какого-то животного. Сквозь шум прибоя я слышала тихий треск разрываемого мяса.

На берегу не было никого, кроме меня и четырех грифов.

Я стояла и смотрела. Я еще никогда не видела грифов так близко. Когда я устремлялась за ними в восходящих потоках теплого воздуха, они стряхивали с себя оцепенение и резко уходили в сторону при приближении планера. Они могли висеть в воздухе почти неподвижно. При виде них у меня перехватывало дыхание: такое безупречное мастерство полета.

Я задумчиво огляделась по сторонам. Вдоль берега тянулась пыльная грунтовая дорога, за которой находилась крохотная деревушка. С полдюжины хижин, с виду как будто недостроенных, с черными проемами открытых дверей. Несмотря на жаркий день, из труб шел дым; там готовят пищу, подумала я, на открытых очагах.

Передо мной простиралась до самого горизонта, едва различимого вдали, блестящая гладь океана, мо-лочно-голубая на отмелях и темно-зеленая поодаль от берега. По обеим сторонам от меня лежал ковер из светлого песка персикового цвета.

Я снова перевела взгляд на грифов. Один из них теперь сидел на грудной клетке животного и жадно пожирал внутренности.

Я резко повернулась и пошла прочь; нисколько не встревоженные, птицы лишь на миг вскинули головы по-змеиному стремительным движением.

На пути к автобусной остановке ко мне присоединились маленькая девочка в розовом платьице и черный поросенок.

В холле отеля болтался Дитер.

– Где ты была? – спросил он, когда я вошла, оставляя за собой дорожку песка, сыпавшегося из сандалий.

– На взморье.

У него вытянулось лицо.

– Но мы же собирались пойти на взморье завтра.

– Я была не там. Не знаю, где я была. Я просто поехала на автобусе.

– Ты просто поехала на автобусе? – Он уставился на меня с ошеломленным видом.

– А что такого?

– Но это же Южная Америка!

– Не болтай ерунду, Дитер, – сказала я. – Здесь не опаснее, чем в центре Франкфурта.

Я сказала «увидимся позже» и прошла через холл к скрипучему лифту с дверями под бронзу, который стремительно поднял меня к моему номеру.

Дитер заботился обо мне. Он боялся, что я сгорю на солнце, что меня покусают москиты, что я заблужусь. На самом деле моя кожа отлично переносила палящее бразильское солнце, а москиты меня нисколько не беспокоили; наоборот, именно у Дитера руки покраснели и шелушились, а ноги были покрыты зудящими укусами. Его попытки защитить меня от неведомых опасностей казались совершенно неуместными, но я полагала, что он не может иначе. Он искал моего общества гораздо настойчивее, чем мне хотелось бы, но сказать ему об этом я не могла. Он болезненно переносил отказы. И одно из многочисленных различий между нами состояло в том, что я, довольно общительная по природе своей, спокойно могла обходиться без общения (я научилась этому, когда Петер уехал в интернат), а Дитер, похоже, постоянно нуждался в компании. Казалось, наедине с самим собой он чувствовал некую свою неполноценность.