Книга Иллюзионист, страница 61 – Анита Мейсон

— Подведите его сюда, — сказал мужчина в дальнем конце комнаты.

Кефу подвели к нему. Умные, сердитые глаза мужчины скрывали замешательство.

— Ты — центурион Корнелий? — спросил Кефа.

— Здесь я задаю вопросы. Зачем ты незаконно проник в этот дом?

— Извиняюсь, — произнес Кефа. — В тот момент мне это казалось правильным. Я пробрался через окно кухни, оно было плохо закрыто. Вам следует что-нибудь с ним сделать. Ты — Корнелий?

Казалось, центурион внутренне борется с гигантским психологическим препятствием. Наконец он сдался.

— Да, — сказал он, — я Корнелий.

— Хорошо. Я пришел повидаться с тобой.

— Я тебя не знаю. И я, как правило, не разговариваю с сумасшедшими.

— Я не сумасшедший, — сказал Кефа. — Просто, как говорят, немного вспыльчивый.

— Ты в своем уме? И у тебя есть ключ от царствия небесного.

— Да.

— Непохоже, чтобы у тебя был ключ даже от своего дома.

— Это правда, — сказал Кефа. — У меня ничего нет, кроме одежды и ножа.

— Ты знаешь, что я действительно мог бы тебя убить.

— Конечно, мог бы, — сказал Кефа. — От этого никому бы не стало легче, возможно кроме меня. В городе говорят, что ты был хорошим человеком, религиозным человеком. Что произошло?

— Не существует такого понятия как хороший, есть только правда, — раздраженно сказал центурион. — И я по-прежнему религиозен.

— Ты это называешь религией?

— Если ты приведешь хотя бы одну причину, почему я должен отвечать на твои вопросы, я на них отвечу.

— Я приведу причину, — сказал Кефа, — но сперва ты должен позволить мне немного поговорить. И было бы еще лучше, если бы мне развязали руки.

Центурион колебался. Потом пожал плечами. Вперед вышел человек и развязал Кефе руки.

— Спасибо, — сказал Кефа. — Здесь темновато. Не возражаете, если я?..

Он зажег несколько свечей от жаровни и вставил их в подсвечники. Тридцать пар удивленных глаз наблюдали за ним. Тридцать пар рук инстинктивно потянулись, чтобы прикрыть срамные места от неожиданно яркого света.

— Есть вещи, которые следует делать в темноте, и вещи, которые следует делать при свете, — сказал Кефа, — и я вижу, что вы это понимаете. А есть вещи, которые вообще не следует делать, что вы тоже понимаете, но кто-то сбил вас с толку. Бог послал меня сюда. Я не знаю, какому богу вы поклоняетесь, но Бог, которому поклоняюсь я, живет при свете, и первой вещью, которую Он сотворил, был свет. Я расскажу вам о Нем.

Он никогда не чувствовал такой уверенности. Он проповедовал целый час, люди не сводили с него глаз, и он видел, как их выражение постепенно менялось — подозрительность сменялась осторожным интересом, а у одного или двух он даже заметил проблеск рвения, от чего у него всегда замирало сердце, потому что это означало, что еще одна душа начала свою нелегкую дорогу по Пути. Его глаза наполнились слезами, и они полились, словно дождь, и в глазах у всех, кто на него смотрел, были слезы.

Он воздел руки и начал страстно молиться за тех, кто стоял вокруг него, и когда он стоял так, с воздетыми руками и лицом, обращенным к Небесам, он чувствовал, как благодать, любовь и безграничная сила льются в него, обновляя и преобразовывая, прибывая все больше и больше, пока не наполнили его до краев и не стали переливаться через край, и тогда сила начала выплескиваться наружу и заполнила собой всю без остатка комнату и на своей гигантской волне подняла души всех присутствующих к Богу.

Сперва он не осознавал, что происходит вокруг. Он пришел в себя, только когда раздались исступленные вопли. Тогда он увидел, что в комнате царит суматоха. Люди, которые его внимательно слушали, рыдали, выли, смеялись, бились в конвульсиях, лепетали, вопили и выкрикивали что-то на непонятных языках — это было самое необузданное проявление Духа, которые Кефа когда-либо видел. Онемев, он с изумлением смотрел вокруг себя.

Дух снизошел.

А ведь эти люди не были даже…

Была только одна вещь, которую он мог сделать. Он сходил на кухню, нашел кувшин с водой и окрестил их.

— Как ты думаешь, как долго мы здесь находимся? — спросил зелот.

— Я не знаю, — сказал Деметрий.

Он давно потерял счет дням. Время от времени он заставлял себя начинать счет снова. Он разламывал соломинки из подстилки на короткие кусочки и откладывал одну соломинку каждое утро, но потом он забывал это сделать, или тюремщик отпихивал маленькую кучку соломинок ногой и смешивал ее с подстилкой, в любом случае количество не подсчитанных дней намного превосходило количество подсчитанных, и он вовсе отказался от затеи.

— Шесть месяцев? — предположил он. — Год? Десять лет?

Шутка была сомнительной, но зелот улыбнулся.

— По счету Всевышнего, тысяча лет равна дню, — сказал он.

— Мне это не очень помогает.

— Неужели? Но ты молод.

Деметрий привык к тому, что все, что бы он ни сказал, отметалось либо потому, что он грек, либо потому, что он молод. Он решил не обижаться на это, поскольку обижаться было бессмысленно. В любом случае они с зелотом беседовали нечасто. Зелот большую часть времени спал, молился, смотрел в пространство или разглагольствовал и терпеть не мог, когда ему мешали этим заниматься. Деметрий открыл в себе неожиданный талант спать и смотреть в пространство. Он не молился. Он дал себе зарок никогда больше не молиться.

Зелот ошеломил его своей следующей фразой:

— У меня такое чувство, что я здесь долго не задержусь. Если ты собираешься рассказать мне о себе, лучше сделать это сейчас.

Деметрий заморгал:

— Почему?..

— Неважно, — сказал зелот. — Расскажи мне.

Деметрий пошевелил ногой солому и обнаружил, что у него полностью отсутствуют какие-либо мысли.

— Ну, — помог ему зелот, — где ты родился?

— Я не знаю, — сказал Деметрий. — Моя мать была рабыней. Она умерла, когда мне было два года. Я рос вместе с детьми других рабов. Это было в Киликии, но я думаю, моя мать была родом из Фракии. Я не знаю, где я родился. Я даже не знаю, как звали мою мать.

Зелот смотрел на него так, будто видел его впервые.

— Я полагаю, — сказал он, — было бы глупо спрашивать, как звали твоего отца?

— Очень глупо, — подтвердил Деметрий.

— Сколько тебе лет?

— Когда меня арестовали, мне исполнилось шестнадцать.

— Шестнадцать? И шестнадцать лет ты не знал, кто ты и откуда ты родом? Для меня это… — зелот подбирал слово, — невообразимо.