Книга Летучие собаки, страница 47 – Марсель Байер

— О чем еще, к черту, заботиться? Ты представляешь, какое настроение там, внизу? Полная безнадега, так долго продолжаться не может. Нервы у фюрера вконец сдали. Ты вообще понимаешь, как мы все от этого страдаем?

Наверху разрывается граната. Папины слова тонут в грохоте. Или он делает паузу, когда очень шумно. Следующее, что я слышу: «Шоколад». Папа как остервенелый ревет: «Шоколад!»

Что бы это значило? В бункере есть шоколад? А нам нельзя плитку? Мы поделим ее справедливо. В коридоре малыши радостно кричат:

— Господин Карнау идет, господин Карнау идет!

Господин Карнау смотрит на меня:

— Что, Хельга, думу думаешь?

— Не знаю. Какое сегодня число?

— Сегодня вторник? Тогда двадцать четвертое апреля.

— Можно вас кое о чем попросить?

— Ну конечно.

— Скоро у Хедды день рождения, пятого мая, но у нас пока ничего для нее нет. Папа только что говорил о шоколаде, плитка шоколада была бы действительно замечательным подарком. Может, вы посмотрите, вдруг где-нибудь найдется?

— Надо хорошенько принюхаться или разок пошарить на кухне.

— Но Хедда ничего не должна узнать, иначе не получится сюрприза.

— Я не пророню ни звука. — Господин Карнау улыбается. Он единственный, кому можно доверять тайны.

— Москиты! — визжит Хедда. Мама испуганно оглядывается.

— Там москиты!

— Москиты? Здесь они нам нестрашны.

— Но мама, сама посмотри, вон они летают, под дверью.

Действительно, в корицоре маленькие черные мушки. Мама успокаивается:

— Ах, ты имеешь в виду вон тех пестрокрылок!

— Да, москитов.

— Это не москиты. Москиты кусаются. А эти не умеют.

— Но их здесь целый рой, жужжат вокруг.

— Они с кухни, Хедда. Пестрокрылки ничего тебе не сделают.

Мама думала, Хедда про самолеты. С облегчением вздохнув, она обращается к остальным:

— Наверно, проголодались? Хотите перекусить?

— Да, немножко.

Хольде спрашивает:

— Мама, а на обед будет земляника?

— Нет, к сожалению, здесь нет земляники. К тому же лето еще не наступило.

— А как было бы замечательно.

— Да, было бы замечательно. Может, попозже, когда снова выберемся отсюда. Но мы и сейчас найдем что-нибудь вкусненькое.

Пока мама готовит на кухне, нам приходится сидеть в комнате. Кажется, здешняя повариха не любит болтающихся под ногами детей. Взрослые встают поздно, и когда мы обедаем, в столовой только убирают после завтрака. «Они работают до поздней ночи, — объясняет мама, — и потом, естественно, спят до обеда». А пока все спят, мы должны вести себя тихо, так же как во время их полуденного, вернее, вечернего сна. С ума сойти! Только иногда нам разрешается спуститься на нижний этаж, если взрослые бодрствуют, а так — нет. Ночью же, когда все на ногах, спим мы.

Голова совершенно не соображает, если ты беспрестанно бегаешь туда-сюда, гонимый страхом. Из-за него наступает всеобщее отупение. Из-за страха ты даже не можешь говорить — говорить длинными предложениями. И так со всеми, не только с нами, детьми: фразы становятся все короче. Часто мама и папа делают только отрывистые замечания. А еще чаще просто спрашивают «Что?» или «Как?», будто не сразу понимают, что один из нас сказал. Будто звуки доходят до их слуха с опозданием. И слова с трудом пробиваются через вязкий воздух. Будто по-настоящему думать и говорить длинными предложениями способен теперь лишь тот, кто до сих пор не догадался, что скоро наступит наш конец.

Все здесь звучит фальшиво. У папы вообще-то совсем не такой голос, и у мамы тоже. Даже когда она улыбается, видно — что-то не так. В бункере появились жуткие типы, и те, кто раньше был совершенно нормальным, теперь ведут себя очень странно. Такое впечатление, словно все здесь обезумели. У одного, к примеру, постоянно дергаются веки, а другой недавно вдруг закричал: «Бункер — источник вечной молодости!»

Остальные тогда здорово испугались. Тут никто не кричит. Постоянно появляются новые люди, спускаются на нижний этаж и потом снова исчезают. То и дело мы видим кого-нибудь из них, большинство смотрят понуро и отмалчиваются. О чем таком страшном они там узнают? Раз в день, если нас просит к себе фюрер, мы тоже идем вниз, где слышим разные любезности и то, что все совсем не так уж скверно. Больше ничего. Ни один не хочет сказать правду, как оно обстоит на самом деле. Рот у фюрера дергается, губы дрожат в течение всего нашего визита. Потом появляется его врач, господин Штумпфекер, и отправляет нас наверх.

Во что бы поиграть? Ложка. Маленькая ложка, представим, что это совочек. А сахар — песок. Нужно раскопать в сахарнице яму. Но она снова и снова затягивается. Песок осыпается. Сползает, нужна другая ложка, чтобы его сдерживать. Вот уже понемногу просвечивает дно. Дно сахарницы. Блестит. Но песчинки опять его закрывают.

— Хедда, убери пальцы.

Вилка. Десертная вилка — это грабли. Разровняем ими сахар. Теперь разрыхлим. Во что бы еще поиграть?

— Почему нам не дают землянику?

— Земляники нет. Что вы заладили одно и то же. Сколько вам объяснять?

— Но в Ланке ты говорила: смотрите, в саду растет земляника. Так почему теперь ее нельзя? Она что, не поспела?

— Пока нет.

— А когда поспеет, нам разрешат выйти из бункера? Мы сами ее наберем.

Мама украдкой плачет. Встает из-за стола и уходит к себе в комнату. Дверь громко хлопает. Но всхлипывания все равно слышны. На секунду воцаряется полная тишина. Мама плачет, ее плач слышен через железную дверь, слышен через толстые стены бункера.

— Обязательно все время расстраивать маму?

— Почему расстраивать, Хельга?

— Ведь она все делает для нас. Штопает дырявую одежду, пришивает пуговицы и каждый день готовит. Откуда она возьмет землянику? Или вы хотите, чтобы маму убили, пока она будет искать наверху ягоды?

Никто этого не хочет. Все молча глядят в пол. Мама по-прежнему плачет у себя. Какое здесь все жалкое! Жалкий сахар. И Сахарница. И ложка, и вилка тоже. Остается только замкнуться в себе. Тут совсем некуда деваться. Стол жалкий и пол. И никуда не убежать. Жалкие комнаты и жалкие лампы. Только ходить из угла в угол. Только замкнуться. Одни собаки по-прежнему веселые. И Коко снует вокруг. Думает, у меня в руке что-нибудь для него вкусненькое. Нам никогда отсюда не выбраться.

Мама выходит из комнаты, у нее красные глаза. Она говорит:

— Вы же не собираетесь весь день так сидеть и молчать?

Хельмут спрашивает:

— Вот бы заглянуть разок в гараж, где наши машины? Когда мы приехали, папа сказал водителю, чтобы тот поставил их в гараж.