Онлайн книга «Штрафбат»
|
Харченко обернулся, лицо его нервно подергивалось в приступе злобы: — Может, ты назовешь преступников, комбат? — Я-то откуда знаю? Я же у вас в штабе за полночь сидел. В это время из окопов выбрались красноармейцы во главе с лейтенантом. Они подошли к майору, и лейтенат коротко доложил: — Обыскали все. В трех блиндажах, в окопах… везде смотрели… Не нашли ничего. Никаких следов, товарищ майор. — Спрятали, понятное дело, — покивал Харченко. Вдруг вскинул голову, гаркнул, указав на штрафников, которых вызвал из строя, семь человек и среди них — Хорь и Воскобойников: — Арестовать! И погрузить в машину! Лейтенант оторопело заморгал глазами, потом спохватился, повернулся к солдатам: — За мной! Арестовать этих! Раздались короткие команды: — Сдать оружие. Следуйте в машину… Сдать оружие. Следуйте в машину… Сдать оружие. Следуйте в машину… Штрафники в сопровождении красноармейцев забрались в кузов. Водитель и лейтенант сели в кабину. Подошел Твердохлебов, взглянул на штрафников. Встретил их взгляды. — Ништяк, комбат, прорвемся, — ухмыльнулся Хорь. — Да уладится все, Василь Степаныч, — сказал Воскобойников. — Скоро вернемся. Твердохлебов повернулся и пошел к «виллису», в который уже садились полковник Телятников и майор-особист Харченко. — Они ни в чем не виноваты, — сказал Твердохлебов. — Назовите виноватых, — ответил Харченко. — В ограблении склада продовольствия ни один из бойцов моего батальона не участвовал, — твердо выговорил Твердохлебов. — Значит, этих расстреляем, — спокойно улыбнулся Харченко. — И сообщим обо всем в особый отдел армии. Поехали! — приказал он шоферу. — Ты вот что, Твердохлебов, — сказал полковник Телятников, когда зарокотал двигатель, — Прибудь в штаб в восемнадцать ноль-ноль. — Есть прибыть в штаб в восемнадцать ноль-ноль, — вытянулся Твердохлебов. «Виллис», выбрасывая из выхлопной трубы черные облака газа, резво покатил по полю. Полуторка с красноармейцами и арестованными штрафниками тронулась следом. Подняв руку, Твердохлебов помахал штрафникам… Еще не скрылись машины, а строй поломался. Люди сбились в кучки, нервно размахивая руками. — Че с ними будет-то? — А ты дите малое, не догадываешься? — Трибунал будет. И постреляют, как зайцев… — Как это постреляют? Там только двое виноватые, а остальные… — Послушайте, Семен Викторович, у вас какая статья? — Пятьдесят восьмая. Пункт Б. Террор. Я готовил покушение на товарища Сталина. — В самом деле? — Что значит «в самом деле»? Вы в своем уме? — Вот видите, дорогуша, а вам двадцать лет лагерей воткнули. А еще про какую-то невиновность песни поете… Спасибо, что не расстреляли. В другой группе те же разговоры: — Шлепнут ребят ни за понюх табаку. Шухер небось до штаба армии уже дошел. Этому Харченке отчитаться надо. Меры принял, виновные наказаны. — Лучше бы уж на минах подорвались, чем так-то… — Для всех ребята старались. Нехорошо вышло — на душе свербит. — Неужто ничего придумать нельзя? — Ну, че ты такое придумать можешь? — А че ты на меня орешь? — Нет, ну че ты придумать можешь, чего я не могу? Тимирязев с Менделеевым! — Да отвали ты от меня, понял? — Заткнись тогда и на нервы не действуй. До вечера перемалывали событие. Отбой загнал всех в окопы, но штрафникам не спалось. — Тихо! Слышите? Ползет кто-то! Какие-то смутные шорохи раздались неподалеку, позвякивания и покашливания. Штрафники подобрались, взялись за оружие. Прислушались. — Ну-ка, — выглянул один из окопа и дал в темноту длинную очередь из автомата. — Эй, сдурели там, что ли? — раздался голос. — Свои! — Свои все дома! — ответил штрафник. — Кто такие? — Соседи ваши… сто девятый полк… — Из темноты в окоп одна за другой свалились четыре фигуры. — Здорово, штрафные! — весело сказали незваные гости. — Табаком не богаты? Послали нас просить за Христа ради — все выкурили, хоть волком вой! — Найдем для дорогих соседей! — На, закуривай! Чистый «Беломор»! — Ого, откуда добро такое? — Неужто не слышали? Мы ж продовольственный склад гробанули! — со смехом проговорил кто-то из штрафников. — Был такой слушок. Бают, у вас чуть не полбатальона арестовали? — Семерых только… — И че им теперь светит? Небось вышака влепят? — Да нет — говорят, благодарность от Верховного главнокомандующего! И вновь беззлобный негромкий смех. — Ох, хорош табак! Я до войны «Пушку» курил. А по праздникам — «Северную Пальмиру». На ноябрьские стаканчик поутру пропустишь, закусишь, закуришь, и поплыла душа в небеса! — И музыка везде по радио: «Мы красные кавалеристы, и про нас былинники речистые ведут рассказ!» — Во-во, когда имеем, не ценим, а потерявши — плачем… — Как же вы решились-то особистов раскулачить? Ну, народ отчаянный! Мы ведь тоже без жратвы двое суток сидели! — А нам, паря, терять нечего! — А в картишки никто перекинуться не желает? — Это, конечно, был Леха Стира. — Время скоротать, удовольствие получить… В блиндаже обсуждали случившееся ротные Баукин, Родянский и Глымов и комбат Твердохлебов. — Мы тут не дети, и не надо турусы на колесах разводить, — негромко говорил Баукин. — Ничем мы помочь ребятам не сможем. — Да их, наверное, уже в штаб армии увезли, — сказал Родянский. — НКВД у нас работает без задержек. — А если еще не увезли? — спросил Твердохлебов. — Ну вот, на бобах теперь гадать будем… — И что мы тогда можем сделать? — спросил Баукин. — В ножки Харченке упасть? Помилуй, пожалей? — А если еще не увезли? — опять спросил Твердохлебов. — Мы все тут живем с последней надеждой. Что ж у ребят эту надежду отнимаем? Глымов, чего молчишь? Глымов медленно сворачивал цигарку, молчал. Наконец проговорил медленно: — У вора жизнь короткая. И жалеть о ней не надо. — Легко так рассуждать, когда не тебя касается, — вздохнул Баукин. — И меня коснется. Сегодня умрешь ты, а завтра я — есть такой закон лагерный. |