Онлайн книга «Смерть меня подождет»
|
Мы складываем мясо под плиту, заваливаем ветками. Завтра придет за ним старик на оленях. Я кладу к себе в рюкзак переднюю лопатку и кусок мяса, успевшего сжариться, пока мы управлялись с тушей. IV. Гроза в горах. На Саге не гаснет свет. Мы торопимся на помощь. Крик воронов. Прощайте, горы! Улукиткан с великим трудом поднимается на отрог. Он совсем размяк, точно у него не осталось ни мышц, ни костей. -- Худо старость, совсем худо, -- с горечью говорит он, приседая на камень. -- Давно пора уходить... -- Куда уходить? -- К предкам. Кончать надо с тайгою. Без ног невесело тут. -- Не торопись. Зимою отправим на курорт, там подлечишь свои ноги, желудок. Будешь как молодой. -- Нет! Если старый олень даже три раза в году будет линять, все равно молодым не станет. -- Ты же знаешь, какой сильный человек -- доктор! -- Сильный, это правда. Да. однако, старость сильнее его. Воздух неподвижен и тяжел. Стало трудно дышать. -- Гроза будет, -говорит Улукиткан, со страхом поглядывая на синеватое облако, показавшееся из-за южных хребтов. Небо помутнело. Вокруг солнца появился фиолетовый круг. -- Ты же обещал хороший день, а видишь, что делается на небе? Если все это к ненастью -- может сорваться работа, -- говорю я не без тревоги. -- Утром я не ошибался, не должно быть дождя, да, видно, небо решило иначе. Еще послушай старика: если дождь придет в ночь, то выпадет снег. Вместе выходим на перевал. И с запада, из-за Джугджура, выползла туча, ее белизна слепит глаза. Еще больше потускнело небо... Уже два часа, скоро время наблюдений, а я еще далеко от пункта. На седловине мы расходимся со стариком, он направляется в лагерь, а я иду гребнем на вершину, к Михаилу Михайловичу. Так ближе. Отрог, по которому я поднимаюсь на вершину, к пункту, завален крупными обломками, кое-где торчат скалы. Тороплюсь, иду наперегонки со временем. Проклятый рюкзак, я слишком пожадничал, взял много мяса, вот и не могу отдышаться на крутом подъеме. Как на грех, внезапно налетает сильный ветер. Тороплюсь. С трудом карабкаюсь по шатким камням. Но уже близка вершина. На пункте меня давно заметили. Там двое. Кажется, Нина. -- Скорее идите сюда! У Трофима горит свет, -- кричит она, обрадованная. -- Мы ему сообщили, что я здесь! -- Вот и хорошо, -- отвечаю я. -- Дьявол меня дернул пойти по гребню да еще с грузом, -- и я, собрав остатки сил, схватился руками за последний выступ. -- Тебя, кажется, с полем, дружище?! -- кричит Михаил Михайлович, помогая мне выбраться на площадку. -- Иди ты к бесу со своим полем -- я еле ноги волочу. Он бесцеремонно стаскивает с меня рюкзак, развязывает, достает жареный кусок мяса, отщипывает край, угощает Нину, отщипывает себе и аппетитно жует. -- Надо было больше поджарить, -- с усмешкой кольнул Михаил Михайлович. -- Это вместо благодарности? Нина, проследи-ка, чтобы он не слишком распускал аппетит. Нина смеется. -- Как думаешь, Миша, тучи не помешают? Посмотри, как раздуло их. Его рот занят, и он неопределенно мычит. С севера продолжает набегать холодными порывами ветер. Черно-лиловые тучи, соединившись, захватили полнеба к северо-западу от нас. Под их темным сводом блекнут в сумрачной синеве далекие хребты. Воздух сух. Солнце еще удерживает за собой узкую полоску у горизонта. -- Чувствуешь, Миша, зимой веет с севера. Надо поскорее убираться отсюда, выпадет снег, не ахти как уютно будет тут, в поднебесье! -- Сегодня закончим, нам ведь нужна одна ночь. А тучи пройдут, с севера они обычно не задерживаются. -- Хорошо, что ты так уверен, -- успокаиваюсь я. Перед нами горы, залитые солнцем. Их западные гребни, урезанные сумрачными тенями, кажутся отвесными стенами. А ниже, куда веками стекаются камни, виднеются исполинские осыпи, и кое-где бродит по щелям холодный туман. Далеко направо, ближе к Охотскому морю, вздымается голец Сага, весь испещренный черными впадинами. На его тупом конусе виден солнечный зайчик -это Трофим дает отраженный солнечный свет зеркалами гелиотропа. Такие же светящиеся зайчики видны еще на трех господствующих вершинах, расположенных южнее и севернее, на расстоянии 25 -- 40 километров от нас. Остается с полчаса времени до того, как прекратятся дневные колебания воздуха, влияющие на точность наблюдений. Мы терпеливо ждем. -- Ты бы хотела теперь поехать в Баку? -- спрашиваю я Нину, намеренно стараясь увести ее в прошлое. -- Непременно съездим с Трофимом. Об этом я часто думаю. Теперь там уже нет ни тех подвалов, ни карьеров, ни Хлюста... Да и о нас забыли, как о прошлогоднем ветре. И все же интересно будет увидеть знакомые места, взглянуть на них другими глазами. -- Когда мы работали в Дашкесане, я как-то привел Трофима в милицию с крадеными часами. Следователь упорно расспрашивал о каком-то беспризорнике, Ермаке, которого они усиленно тогда разыскивали. Нина встрепенулась. -- Ермак?.. Его давно нет в живых, он умер и для нас, и для милиции, -и на ее лицо легла грусть воспоминаний. -- Кто же он был? -- Хороший парень, а для тех, кто его искал, -- главарь беспризорников. -- А ты сожалеешь о том времени? -- Я о нем теперь редко вспоминаю. То были другие, трудные, годы. Важно, что мы с Трофимом пережили бурю, вернулись к жизни, нашли новых друзей и еще будем с ним счастливы. Но нам нелегко достался этот перелом. Михаил Михайлович поднимается к инструменту Туча надвигается на нас, тяжелой глыбой давит на землю. Под нею, в ожидании чего-то недоброго, распластались огромные каменные кряжи. У дальнего их края, где в темноте слились тучи с горизонтом, в бликах молний хлещет дождь. Но над нами еще солнце и лоскут прозрачной синевы. Даю всем сигнал: "Приступаем к наблюдениям". Михаил Михайлович быстро диктует отсчеты. Я еле успеваю записывать, вычислять. На какое-то время мы с ним забываем про погоду, про горы, про свое существование. И вдруг над нами бездной света разрываются небеса, и, точно пронзенная разрядами, вздрагивает земля. Откуда-то издалека, снизу, доносится кудахтающее эхо обвала. Снова тишина, выжидающая, долгая. -- Теперь можно и передохнуть, -- говорит Михаил Михайлович, снимая инструмент и укладывая его в ящик. Я делаю в журнале последнюю запись. Вот-вот туча накроет закатное солнце. Даю сигнал на пункты зажечь фонари, и мы все трое сбегаем под карниз, следим оттуда за страшным небом. Его близость, его неодолимое молчание вызывают невольную боязнь. Как жалок и беспомощен ты, человек, перед этой грозной стихией! |