Книга Дама и единорог, страница 20 – Трейси Шевалье

Так и скажу Никола: несмотря на парижские замашки, от которых меня коробит, он великолепный художник. Впрочем, он и сам это знает. И именно поэтому от меня не услышит, какие замечательные у него рисунки.

То есть, если рассматривать их как эскизы, в них куча ошибок. Никола мыслит как живописец, а не как картоньер. Он не старался разбросать узоры по всему пространству, чтобы ковер получился гладким и ничто не нарушало композиции. Именно этим я и занимаюсь, разрабатывая картоны. Я увеличиваю рисунок, прикидывая заранее, как он будет выглядеть вытканным из шерсти. Я знаю, что краски должны быть яркими и желательно без полутонов, а узор ровным. Картоны не такие красивые, как картины, но ткач без них как без рук. У меня частенько возникает чувство, будто я и сам такой — незаменимый и вместе с тем незаметный, наподобие Никола Невинного в живописи, от которой глаз не оторвать.

Я разглядывал рисунки, когда в мастерскую зашел Жорж. Лицо у него было помятое, волосы стояли торчком, точно во сне он метался по подушке. Он встал рядом со мной и спросил:

— Сумеешь поправить?

— Да.

— Bien. Тогда сделай наброски, пусть Леон поглядит. Как только он одобрит, приступай к картону.

Я кивнул. Жорж перевел глаза на рисунок, изображающий даму с единорогом на коленях. Он откашлялся, а затем сообщил:

— Никола хочет остаться и нарисовать картоны.

Я аж попятился.

— Зачем? Я рисую не хуже его. Кто…

— Так распорядился Леон. Это одно из условий договора. Монсеньор Ле Вист думает приобрести картоны. Он развесит их по стенам, если куда-нибудь поедет и возьмет ковры с собой. Леон считает важным, чтобы картоны в точности соответствовали рисункам. Времени у нас в обрез, так что лишние руки не помешают.

Меня так и подмывало возразить, но я не имел права. Жорж — lissier, и ему решать, что правильно, а что нет. Я знал свое место.

— Так кто будет делать картоны — я или он?

— Ты, и не забудь про исправления. Потом поможешь ему с рисунками. Будете работать вместе, но он главный.

Я промолчал.

— Всего несколько недель, — добавил Жорж.

— Никола знает?

— Это забота Леона. Я как раз иду к нему по поводу договора. — Жорж опустил глаза на рисунки и тряхнул головой. — От этих ковров одни неприятности. Плата ничтожная, сроки жуткие, заказчик вздорный. И какой черт меня дернул впрячься в это ярмо?

— Когда приступаем?

— Прямо сейчас Жорж-младший и Люк пошли купить льна. Скоро вернутся. Вы с Никола можете взять эскизы к тебе домой и поработать там. А хочешь, оставайся здесь.

— Лучше здесь, — не раздумывая, ответил я.

Мне нравится на Верхней улице. Комнаты здесь светлее, чем у отца в доме, что притулился возле одной из городских башен, и просторнее, даже несмотря на станок. Мой отец — художник, и он не такой зажиточный, как Жорж. Он работает вместе со старшими братьями, а мне, младшему, некуда приткнуться.

И потом, здесь я рядом с ней. Правда, ей это, по-моему, безразлично. До недавней минуты она не проявляла интереса к мужчинам.

— А то рисуй у Алиеноры в саду, если погода позволит, — бросил Жорж через плечо, выходя из комнаты. — И под ногами у ткачей не будешь путаться. Из-за двух станков здесь тесновато.

В саду так в саду, хорошо бы еще Никола поменьше вился вокруг Алиеноры. Он не вызывает у меня доверия.

Не успел я о ней подумать, а она уже легка на помине, несет мне пива. Алиенора невелика ростом и довольно хрупкая. Все остальные члены семьи гораздо выше.

— Я здесь, Алиенора.

Она направилась ко мне, улыбка на губах, свежее личико, но запнулась о мешок с рисовальными принадлежностями, который я по глупости бросил посреди комнаты. Я успел ее подхватить, но большая часть пива выплеснулась мне на рукав.

— Dieu me garde, [11] — пробормотала она. — Извини. Куда пролилось? Надеюсь, не на рисунки?

— На рукав. Не беда. Подумаешь, пиво.

Она пощупана мой влажный рукав и, сердясь на себя, помотала головой.

— Не беда, — повторил я. — Сам виноват. Не расстраивайся. Обойдусь и без пива.

— Сейчас схожу за новым. — Не слушая меня, она заторопилась на кухню и через несколько минут вернулась с полной кружкой, на этот раз неся ее с осторожностью.

Пока я пил, она стояла рядом. У наших ног лежали рисунки. Я старался отхлебывать маленькими глотками, чтобы пиво не булькало в горле. Когда я с Алиенорой, мне кажется, будто я произвожу ужасно много шума — скриплю башмаками, клацаю зубами, чешу в затылке, кашляю и сморкаюсь.

— Расскажи мне эту историю, — попросила она.

Голос у нее тихий и мягкий. Так же мягко она ходит, поворачивает голову, берет что-то в руки, улыбается. Она вся такая чистенькая и аккуратненькая.

— Ты это о чем? — переспросил я. У меня голос не такой мягкий.

— О коврах. Ты знаешь историю дамы и единорога?

— Ах, это. Ну, на первом дама стоит у голубого шатра, на котором написано «À mon seul désir», — прочитал я медленно.

— «À mon seul désir», — повторила Алиенора.

— Лев и единорог держат стяги, знамена и штандарт с гербом Ле Виста.

— Эти Ле Висты — важные сеньоры?

— Думаю, да, раз заказывают такие шпалеры. Дама выбирает драгоценности из ларца и в следующей сцене их надевает. Потом идут три шпалеры, где дама подманивает единорога. В конце концов он положил передние ноги ей на колени и смотрит на свое отражение в зеркале. И на последней — она ведет его, держа за рог.

— А какая дама самая красивая?

— Та, которая кормит попугая. Это означает вкус, одно из пяти чувств. У ее ног сидит обезьянка и что-то грызет. Дама тут выглядит наиболее живой. Ветер треплет покрывало на ее голове. А единорог…

Алиенора облизала языком нижнюю губу:

— Она уже мне не нравится. Расскажи о других чувствах.

— Единорог смотрится в зеркало — это зрение, дама, касающаяся его рога, — осязание. Пока вроде ясно. Потом идет слух — дама играет на органе. А это… — Я вгляделся в рисунок. — Наверное, обоняние: обезьянка сидит на скамейке и нюхает цветок.

— А какой? — оживилась Алиенора. Она любит цветы.

— Не знаю. Похож на розу.

— Взгляни сама, красавица. — Никола стоял, прислонившись к косяку, и смотрел на нас. Он выглядел свежим и отдохнувшим, несмотря на вчерашнюю пьянку. «Небось в Париже не вылезает из таверн», — подумал я со злорадством. Вразвалочку он вошел в мастерскую.

— Ты, говорят, выращиваешь цветы, так что отличишь гвоздику от розы. Мои рисунки достаточно разборчивые. Не так ли, красавица?