Книга Комната, страница 71 – Эмма Донохью

— Спущусь вниз, — отвечает она.

Я скатываюсь с матраса, он трясется.

— Я тоже.

— Нет, я иду смотреть свои передачи, они не для детей.

— Но ты сказала, что вы с дедушкой ляжете в кровать, а я буду спать рядом, на надувном матрасе.

— Мы еще не устали и ляжем попозже.

— Но ты же говорила, что очень устала.

— Я устала от… — Бабушка почти кричит. — Я еще не хочу спать, я хочу посмотреть телевизор и какое-то время ни о чем не думать.

— Ты можешь не думать здесь.

— Давай-ка ложись и закрывай глаза.

— Я не могу спать один.

— Эх ты, бедное создание, — говорит бабушка.

Почему это я бедное создание?

Она наклоняется над матрасом и касается моего лица. Я отстраняюсь.

— Я просто хочу закрыть тебе глаза.

— Ты будешь спать в постели. А я — на надувном матрасе.

Я слышу, как она переводит дыхание.

— Ну хорошо. Я прилягу к тебе на минуточку…

Я вижу ее тень на одеяле. Что-то со стуком падает на пол — это ее туфля.

— Хочешь, спою тебе колыбельную? — шепчет бабушка.

— А?

— Песню на ночь.

Ма пела мне песни, но ее больше не будет. Она разбила себе голову об стол в комнате номер семь. Она приняла плохие таблетки, я думаю, она так устала от игры и так торопилась вернуться на небеса, что не стала ждать меня. Почему она не дождалась меня?

— Ты плачешь?

Я не отвечаю.

— Милый ты мой. Впрочем, лучше выплакать горе, чем держать его в себе.

Мне хочется пососать, мне безумно хочется пососать мамину грудь, я не могу без этого уснуть. Я сосу мамин зуб, это кусочек ее, ее клетки, коричневые, гнилые и прочные. Не знаю, зуб причинял ли ей боль, или, наоборот, она ему, но теперь они уже не могут причинить друг другу боль. А почему лучше выплакать горе, чем держать его в себе? Ма говорила, что мы будем свободны, но я совсем не чувствую себя свободным.

Бабушка тихо поет, я знаю эту песню, но она звучит совсем не так.

— Автобус колесами крутит…

— Нет, спасибо, — говорю я, и она замолкает.

Мы с Ма в море. Я запутался в ее волосах, я весь обвязан узлами и тону…

Это просто дурной сон. Так сказала бы Ма, если бы была здесь, но ее здесь нет. Я лежу и считаю — пять пальцев на ногах, пять пальцев на руках, пять пальцев на ногах — и по очереди шевелю каждым пальчиком. Я зову Ма про себя: «Ма! Ма! Ма!» — но не слышу ответа.

Когда начинает светать, я натягиваю одеяло на голову, чтобы продлить темноту. Я думаю, что так, наверное, чувствуешь себя, когда покидаешь мир. Вокруг меня ходят и шепчут:

— Джек? — Это бабушка около моего уха, но я переворачиваюсь на другой бок. — Как у тебя дела?

Я вспоминаю о манерах.

— Сегодня не на все сто процентов, спасибо. — Я говорю неразборчиво, потому что в мой язык вонзился зуб.

Когда она уходит, я сажусь и начинаю считать свои вещи, лежащие в сумке с Дорой: одежда, ботинки, кленовый ключик, поезд, дощечка для рисования, погремушка, сверкающее сердце, крокодил, камень, обезьянки, машинка и шесть книг. Шестая — это «Дилан-землекоп» из магазина.

Через много часов снова раздается вааа-вааа; это — телефон. Ко мне в комнату входит бабушка:

— Звонил доктор Клей и сказал, что состояние твоей Ма стабильное. Хорошо звучит, правда?

Это звучит ужасно.

— На завтрак — оладьи с черникой.

Я лежу неподвижно, словно труп. Одеяло пахнет пылью. Тут раздается динг-донг, динг-донг, и бабушка спускается вниз.

Я слышу голоса прямо подо мной. Я считаю пальцы на ногах, потом на руках, потом зубы, потом несколько раз повторяю весь счет. Всякий раз у меня получается правильное число, но я все-таки не уверен.

Бабушка, запыхавшись, снова входит в комнату и говорит, что дедушка пришел попрощаться.

— Со мной?

— Со всеми, он возвращается к себе в Австралию. Вставай, Джек, негоже так долго валяться в постели.

Не знаю, о чем это она.

— Он хотел, чтобы меня не было.

— Что?

— Он сказал, что я не должен был появляться на свет и тогда Ма не была бы Ма.

Бабушка ничего не отвечает, и я думаю, что она ушла вниз. Я высовываю лицо из-под одеяла, но она все еще здесь. Она стоит уперев руки в бока.

— Выкинь из головы эту чушь!

— Что выкинуть?

— Спускайся вниз и поешь оладий.

— Не могу.

— Посмотри на себя, — говорит бабушка.

Как, интересно, я это сделаю!

— Ты ведь сейчас дышишь, ходишь, разговариваешь и спишь без своей Ма, правда? Поэтому я уверена, что и поесть без нее ты тоже сможешь.

Я держу зуб за щекой — на всякий случай. Я долго спускаюсь по лестнице. На кухне сидит мой настоящий дедушка, губы у него темно-красного цвета. Его оладьи лежат в луже сиропа, в котором виднеются темно-красные комочки — это ягоды черники.

Тарелки имеют нормальный белый цвет, но стаканы — неправильной формы, с углами. На столе стоит большая тарелка с сосисками. А я и не знал, что я такой голодный. Я съедаю одну сосиску, потом — еще две.

Бабушка говорит, что у нее нет сока без мякоти, но мне надо чем-то запить сосиски, а то я подавлюсь. Я пью сок с мякотью, и микробы ползут по моему горлу. В кухне стоит огромный холодильник, полный коробок и бутылок. В кладовке так много продуктов, что бабушке приходится подниматься по лесенке, чтобы найти то, что ей нужно.

Она говорит, что я должен принять душ, но я делаю вид, что не слышу.

— Что такое стабильное состояние? — спрашиваю я дедушку.

— Стабильное? — Из его глаза вытекает слеза, и он ее вытирает. — Не лучше и не хуже, я думаю. — Он кладет нож и вилку на свою тарелку.

Не лучше и не хуже, чем что?

Зуб стал кислым от сока. Я поднимаюсь в свою комнату и ложусь спать.

— Милый мой, — говорит бабушка. — Ты что, хочешь снова провести целый день у этого дурацкого ящика?

— А?

Она выключает телевизор.

— Только что звонил доктор Клей и спрашивал, чем ты занимаешься, и мне пришлось сказать, что ты играешь в шашки.

Я моргаю и тру глаза. Зачем она ему соврала?

— А Ма?..

— Он сказал, что ее состояние по-прежнему стабильное. Может, и вправду сыграем в шашки?

— Твои шашки сделаны для великанов и все время падают.