Онлайн книга «Княжна Тараканова. Жизнь за императрицу»
|
– Анюта, вы здесь? – удивился Ошеров. – Ох, Сергей Александрович… Она смущенно улыбнулась. – Для чего же вы покинули общество, графинюшка? Юная графиня не знала, что отвечать. Она неловко положила книгу на стол. – Возьмите с собой, Анна Алексеевна, Николенька будет рад услужить вам. – Это его книги? – Да, его. Я никогда не был охотником до чтения. – У Николая Сергеевича хороший вкус. – Рад слышать, – улыбнулся Ошеров. Они помолчали. Анюта вдруг покраснела, потупилась и тихо произнесла: – Отец всегда хотел, чтобы мы с Николенькой поженились… Николенька очень хороший, но я никогда не выйду замуж. – Почему же? В монахини желаете? – Нет, для монастыря я слабая, – серьезно сказала Анюта. – Буду, как Господь даст. А замуж… призвания нет. Он задумалась. – Буду молиться, как умею. Мне хорошо одной. Я привыкла… – В этом вы похожи на… одну чудесную женщину, – признался вдруг Сергей Александрович. Анна подняла на него вдумчивый взор. – Вы любили ее? Сергей не смог сдержать улыбки. – Анюточка, деточка, да разве об этом спрашивают? Да еще так… напрямую. Она покраснела и совсем смутилась. – Простите… Сергей Александрович ласково глядел на девушку, он понимал ее и сознавал, как одиноко и грустно ей в доме отца, всегда шумном, кипящем, где все не по склонностям, все чуждо, и нет друзей, нет никого, кроме Марьи Бахметевой. – Да, я любил ее, – ответил он на вопрос юной графини. – А я никого не люблю и не любила… Я все думаю… вы знаете, как умер мой дядя Григорий? – Да. – Царствие ему Небесное. Мне рассказывали. Я верю, что Господь простил ему все прегрешения, потому что, говорят, он сильно мучался. Может быть, болезнь ему была в искупление. Я буду молиться за него. Ошеров подошел и поцеловал девушку в лоб. – Молитесь, ангел. Вас услышат с небес. И за меня, великого грешника, помолитесь… * * * По воцарении Александра Павловича Николенька смог, наконец, подать в отставку. Очень не понравилось это старшему Ошерову, но возражать он не стал, и сын с облегчением сменил мундир на фрак. – Где же теперь служить-то будешь? – спрашивал его отец. – Придумаю что-нибудь, – бездумно отвечал Николенька. Но проходило время, а Николай, ничего не придумав, продолжал вести беззаботную светскую жизнь. Отец пытался ему выговаривать, Николенька смотрел на него и улыбался своей странной улыбкой – губы улыбались, а глаза словно стекленели, глядя в никуда, и у Сергея Александровича слова застревали в горле. «Непростой мальчишка, ох непростой, – думалось ему в такие минуты. – Скрытен, себе на уме… а так, по виду, и не скажешь». Взгляд этот отца тревожил. Не только упреки не достигали цели, казалось, возьми сейчас булавку и начни втыкать ему в ладонь, а он так и с места не тронется и будет улыбаться непонятной своей улыбкой… В обществе Николенька имел большой успех. Он бы и в Петербурге блистал, а в Москве тем паче. Веселый, очаровательный, приветливый ко всем. Дамы в него влюблялись, в юношеской компании молодому Ошерову пытались во всем подражать, и молоденькие мальчишки невольно попадали под его влияние. А вскоре Николай Ошеров стал известен как ревностный патриот, и оттого сделался неприятен иным кругам. Тем, кто осмеливался при нем с новомодным презрением отзываться о собственном Отечестве, бойкий Николенька, невзирая на титулы и чины, затыкал рот остроумными колкостями и удачными цитатами из книг, и его тут же поддерживали его юные дерзкие «оруженосцы». Но больше всего забавляло молодого Ошерова, что патриоты его тоже недолюбливали. Не понимали, почему при подобном образе мыслей, он болтает в обществе только по-французски, почему щеголяет в нарядах, шитых у иностранцев по иностранной моде. «Нет, – сделали вывод патриоты, – не серьезно…» То же думал и старший Ошеров. Сергею Александровичу ничего не оставалось, как наблюдать жизнь сына со стороны, и он был этим втайне обижен. – Колька, – в конце концов не выдержал он, – ну сколько можно? Для того ли я тебя растил, определял в корпус, в полк устраивал, чтобы ты жил ныне мотыльком порхающим? – Не сердитесь, папа. Ну что же делать, коли не по мне офицерское сообщество? – В гостиных музицировать, да романсы распевать с молодой статской советницей лучше? – Лучше, – Николенька улыбнулся, но не обычной своей, столь неприятной отцу улыбкой, а весело и лучезарно. – Не сердитесь на меня, отец, – уже серьезно повторил он, глядя в расстроенное лицо Сергея Александровича. – Не так все просто… Я вообще не хочу оставаться в столице. – Не понимаю тебя. – Поеду в деревню. – На коров любоваться? Или… а! Преподавать крестьянам математику. – Напрасно вы смеетесь, – Карие глаза молодого человека погрустнели. – Когда я вернулся последний раз из деревни… много я передумал. Плохо, папенька… – Что же плохо? Почему ты замолчал? Изволь объясниться! – Отец, мы – дворяне. Нам Господь дал больше, с нас больше и спрос. Я тогда, на Урале, много расспрашивал о Пугачеве у местных… И понял, что суть жизни моей не в том, чтоб в полку годы тратить впустую. Нет, конечно, если война там или что, и я возьму в руки оружие. Но смысл моей жизни – это то… то, чтобы… Ну, если второй Емелька вдруг явиться и придет к мужикам моим, и скажет: «Айда со мной, ребята!», так чтобы никто, ни один, как тогда… Отец! Чтобы они все как один против Емельки вилы взяли, а нет, так мучениками пали за правду от смутьян. Не математику преподавать, нет… Евангелие, наверное. Да! Всем разъяснять, всем, каждому. Народ-то наш, отец… замечательный народ. – Слушаю я тебя, – покачал головой Сергей Александрович, – и уже не знаю, что и делать… Библиотеку что ли запереть, а ключ выбросить? Да чего же ты все-таки хочешь-то? Ты дело говори! – А дела я пока не разумею, вот беда. Поэтому, папенька, здесь пока, с вами. Думаю, наблюдаю, жизни учусь… – В гостиных? – Не только. Ну да пока о чем-то говорить. Папа, я пойду, ежели позволите, Марье Семеновне Бахметевой обещался быть к обеду. Вы знаете, у них с Алексей Григорьичем размолвка вышла, она от него съехала. – Но-но! – встрепенулся Сергей Александрович. – Ты смотри, волочиться за ней не вздумай. Старше она тебя намного, да и вообще… Николенька звонко рассмеялся. – Ах, когда это было! Я очень, очень люблю Марью Семеновну, папа. Посему позвольте откланяться, спешу. |