Книга Крещенные кровью, страница 39 – Александр Чиченков

В село Степан и сопровождавшие его оперативники прибыли ночью. При их появлении собравшиеся во дворе сельчане замолчали и расступились, освобождая дорогу. Степан поспешил к крыльцу, но вход в дом неожиданно преградил председатель колхоза Горбунов.

— Постой, Степан, обожди, — сказал он, прирастая к месту и разведя руки. — Отца твоего сейчас врач осматривает и…

— Прочь с дороги, Василий! — рявкнул свирепо Степан и, схватив за грудки, отшвырнул председателя в сторону.

Но не успел он и шагу сделать к двери, как та распахнулась, и в сени вышел доктор.

— А-а-а, — сказал он, увидев Степана. — И сын, и следователь ГПУ — все прибыли в одном лице…

— Как отец? — спросил Калачев-сын, с надеждой вглядываясь в задумчивое лицо доктора.

Тот ничего не ответил и неопределенно пожал плечами.

— Позволь хоть одним глазком взглянуть на него?

— Пойдем, прогуляемся. Я покурить хочу.

Доктор взял Степана за руку и потянул за собой во двор.

— Мне кое-что тебе сказать надо.

Они подошли к саням и уселись на солому.

— Отец твой успел мне кое-что сказать перед смертью…

— Он умер?!

— Крепись. Травмы были слишком тяжелые и несовместимые с жизнью. Пострадал мозг…

— Хотелось бы знать, кто с ним такое сотворил и, главное, за что? — скрипнув зубами, проговорил озлобленно Степан и посмотрел на луну, которая тут же превратилась в мутное пятно из-за выступивших слез.

— Может быть, тебе поможет вот это? — доктор достал из-под полы шубы планшетку и передал ее Калачеву.

— Чего это? — угрюмо спросил Степан.

Доктор посмотрел на него старческими подслеповатыми глазами, вынул из кармана очки и водрузил их на переносицу.

— Ты бы не спрашивал, а сам посмотрел, что в ней лежит, — ухмыльнулся он. — Я видел какие-то листы бумаги и обгоревшую фотографию маленькой девочки. Чьи это вещи, разбирайся сам. Хочешь выброси, а хочешь, поищи хозяина. Видимо, это он принимал непосредственное участие в чудовищном избиении твоего отца, Царство ему Небесное.

В глазах Степана потемнело, и он едва не задохнулся от приступа дикой злобы, всколыхнувшей грудь. Калачев открыл планшетку, из которой на снег выпала обгоревшая фотография. Он подобрал ее и поднеся к глазам, подумал: «И чего в ней необычного? Маленькая девчонка…» Следом мужчина вытянул листок с ничего не значащим рисунком. Дом — не дом… Какие-то штрихи и кружочки… Сам черт не разберет.

Степан вложил все обратно в планшетку и повесил ее на плечо. У него сейчас не было времени разгадывать головоломки: хотелось увидеть умершего отца и определиться с днем похорон.

Он не заметил, как ушел доктор. Постоял рядом с санями, опустив голову. На душе было гадко и пусто.

— Степан Аверьянович?

От ворот спешили участковый и оперативники.

— Может, нам опросить людей, пока они у избы толпятся? — несмело спросил один из оперативников, видя, в каком угнетенном состоянии находится следователь.

— Давно пора, — выдавил Степан, вздрогнув. — Это я в первую очередь к отцу приехал, а вы… Вас я с собой взял не для прогулки из города в село, а работать.

— Все поняли, — кивнул участковый и участливо поинтересовался: — Отец-то как, Степан Аверьянович?

— С ним уже все хорошо. Он помер, меня не дождавшись, — ответил изменившимся голосом Калачев. — А теперь уйдите все.

С трудом проглотив подпиравший горло ком горечи, он отвернулся в сторону от любопытных глаз сотрудников, закрыл лицо ладонями и, будучи больше не в силах сдерживаться, зарыдал, заливая слезами свалившееся на него горе.

В гордом одиночестве коротал свой век Аверьян Калачев. Мало с кем общался, был замкнут и неразговорчив. На работу в колхоз ходил, как и все, куда укажут. Люди знали о его увечье, но не тревожили глупыми расспросами, не донимали едкими насмешками.

На погост Аверьян уходил провожаемый односельчанами. Старика уложили в добротный гроб. Одетый в костюм, причесанный, он словно помолодел и теперь выражал односельчанам свою последнюю благодарность за то, что они почтили своим вниманием его ничем не приметную жизнь и оплакивали его незаслуженно ужасную кончину.

Когда старика-мученика похоронили, люди отправились в колхозную столовую на поминальный обед.

Разгоряченный спиртным Степан Калачев отыскал сторожа, указавшего преступнику дом его отца.

— Ты чего с похорон ушел, Лукич? — спросил он, укоризненно качая головой. — Все село на мазарки [7] ходило, а ты… Появился и ушел, а поминки?

— На кладбище сходил и будя, — ответил угрюмо старик, уводя в сторону глаза.

— А я думаю, что совесть тебя поедом ест, — сказал Степан, чувствуя, как сторож мучается, считая себя отчасти виновным в смерти его отца. — А ведь ты неподалеку с ружьем разгуливал, так ведь? И помочь мог?

Лукич принялся яростно тереть друг о друга шершавые ладони.

— И ты в эту же дуду дуешь, — сказал он неприязненно. — Участковый вон, сын собачий, проходу не дает, что мол да как… А что я сказать могу? Прискакал ночью верховой и пурги не побоялся. В форме, как у тебя, да с наганом в кобуре. Что я мог? А он вот спросил у меня, где Аверьян Калачев живет? Я показал. Кто я и кто он?! Я человечишка маненький… Разве спорить с эдакими, как вы, могу?

— Как он выглядел? — спросил заинтересованно Степан. — Обскажи, как его запомнил, и не юли, понял?

— Да разве я его разглядывал, упаси бог, — развел руками старик. — Я как форму на нем увидал, так и соображать перестал. Он когда к избе твоего отца поехал, я еле отдышался от страху.

— Он тебя еще о чем-то спрашивал?

— Нет. Только интересовался, где Аверьян Калачев проживает, и все на том.

Они разговаривали еще полчаса. Степан задавал и задавал вопросы, а Лукич так ничего толком ответить на них и не смог. Они не понимали друг друга. По-хорошему им бы разойтись, но мужчины не спешили этого делать.

— Слушай, старик, а не выпить ли нам по стаканчику? — неожиданно предложил Степан, обескуражив Лукича не только своим предложением, но и едкой усмешкой, какой сопроводил его.

— Нашел олуха с тобой водку лакать, — огрызнулся тот. — Опосля ляпну чего-нибудь, не подумавши, а ты меня в каталажку упечешь.

— Да не бойся ты, развалина старая, — ухмыльнулся Степан. — Я так, от души тебе выпить предлагаю. Отца помянуть, и чтоб помин до него дошел.

— С каких это пор ты в жизнь загробную уверовал?

— А я всегда в нее верил. Сам знаешь, в богопочитаемой семье вырос.