Онлайн книга «Атаманша Степана Разина. «Русская Жанна Д'Арк»»
|
– Эта стоит, и ладно. Не о том пекись, Семен, – старуха перешла на шепот: – Ты бы подальше девку-то сховал, больно приметна. – О чем это ты, старая? – вскинул брови мастер. – Не разумны речи твои, не пойму. – Да ты мне мороки не наводи. Весь стан, почитай, знает, что ты девку у себя прячешь да и отвар, чай, для нее носишь. Так? – проскрипела Дарья. – Ну и что с того. Сам я не стар еще, сил много, сама токмо мне о том говорила, могу и молодицу приголубить, – нашелся с ответом Семен Захарьевич. – Не лукавь, Семен. И досели тебе не сказалась бы, каб не Егорка Пустозвон. Прослышал, что подьячий на майдане вычитал про какую-то старицу утекшую, обличье ее там описано, вот и решил дурень, что ты у себя ее прячешь. – Откуда знаешь? – Егорка вечор сам мужикам сказывал. – Ну и что с того? – А то! Уходил он ночью в Арзамас-град, токмо утром и возвернулся. Каб беды не было. Рассказал ведь верно, паршивец. – Ему-то что за радость с доносу того? – отмахнулся мастер. – Радость не радость, а корысть немалая. Подьячий еще вычитал, что тому, кто укажет на девку ту, десять рублей серебром причитается. – Ого! – почесал затылок Семен Захарьевич. – Деньги немалые. Почитай год поливачу работать надобно, а буднику и того больше, чтоб такое богатство получить. – Вот и раскинь умом, какова корысть у Егорки. Мастер, резко повернувшись, широко зашагал к мужикам, строившим буд. – Захарьич! – крикнула старуха. – А отвар? Но тот только махнул рукой и прибавил шагу. Работа подходила к концу. Поливачи сверху насыпали вершок золы, а будники натаскивали елового сушняку для запалу. – Егор, подь сюда, – позвал Семен Захарьевич серого от зольной муки, уже не молодого, мелкого в кости худощавого мужика. Тот спрыгнул с буда. – Чего тебе, Семен Захарьич? – смахивая со лба капли пота, спросил Егор. – Ты где этой ночью промышлял? Егорка весь сжался, настороженно замер, только глаза его испуганно бегали из стороны в сторону. – Правду говори, все равно дознаюсь! – Да я до зазнобы своей в Соколовку ходил, – ответил, заикаясь, Егорка. Пот струйками побежал по его лицу и тонкой жилистой шее, оставляя грязные следы. – Врешь, рыбья кость, наговаривать на меня вздумал, – замахнулся огромным волосатым кулаком Захарьевич. Тот упал на колени и, простирая к будному мастеру руки, завопил: – Прости, Семен Захарьевич, отец родной! Не хотел я, бес попутал. Прости! Век холопом твоим буду. Семен Захарьевич отшатнулся и, отирая брезгливо руки о порты, будто вымарал их в грязи, бросил в лицо Егору: – Иуда! Закрой пасть свою смердящую. Артель судьбу твою решать будет. Точно огнем обожгло Егорку. Он протяжно завыл, наклонился к земле, сгребая крючковатыми пальцами осыпавшуюся с буда золу, а потом, резко вскочив на ноги, швырнул ее в лицо мастеру и бросился бежать. Семен Захарьевич закричал мужикам, чтоб догнали Егорку, но тот, мелькнув напоследок рваными портами, исчез в кустах. – Что содеялось? Кого ловить надобно? – подбегали мужики к яростно трущему запорошенные глаза мастеру. Принесли воды. Семен Захарьевич умылся. Оглядев собравшихся, хотел было он рассказать о доносе, но потом передумал. – Чего собрались? Не ярманка, чай. Всем обедать! – распорядился он. 2 Отлеживалась Алёна в землянке у поташных дел мастера более месяца. Привез ее Семен Захарьевич в будный стан под утро, в телеге, чуть живую, в бреду. Огнем пылало истерзанное кнутом тело, раны кровоточили. Семен Захарьевич, как с дитем малым, возился с Алёной: отпаивал отваром из трав целебных; к ранам прикладывал шалфей пареный, печенку телячью из-под ножа; утешал словом ласковым в ночном бдении у постели, а когда начала отходить Алёна от болезни да по землянке прохаживаться, повеселел Семен Захарьевич. Детей не дал Бог в семью мастеру и, глядя на болящую, будто на дочь родную, он впервые познал отцовскую радость. «Спрятать. Ее надо непременно спрятать, – твердил он, спеша к землянке. – Отправить бы ее к себе домой – в Мурашкино, да нельзя, найдут. А здесь… Десять рублей – цена немалая. Может сыскаться еще один иудушка. Хотя чего я сполох-то поднял? – остановился Семен Захарьевич. – Может, у нее где отец с матерью, спрячут». Когда он спустился в землянку, Алёна сидела у маленького подслеповатого окна и что-то мастерила из лыка. – Смотри, дядька Семен, лукошко какое славное выходит. Алёна подняла к свету поделку и рассмеялась. – Собирайся, доченька, уходить тебе надобно, и немедля. – Случилось что? – Случилось. Стрельцы нагрянуть могут в любую минуту. Про тебя дознались. Семен Захарьевич опустился на лавку. – Может, обойдется еще? Алёна уже привыкла к своему доброму, немного ворчливому, шестидесятилетнему, но еще моложавому с лица опекуну, и ей так не хотелось уходить из этой, уже обжитой за месяц болезни, от злого взгляда укрытой землянки. – Нет! – замотал головой Семен Захарьевич. – Знать, Бог уже не за нас. Так что поторопись, доченька. Алёна быстро повязала белый платок, обула ноги в лапти. – Я готова, только мне идти некуда, – она развязала платок и снова села на лавку. – Так уж совсем и некуда? – переспросил Семен Захарьевич. Алёна кивнула головой. – Эх ты, пичужка малая, – вздохнул мастер. – Поживешь с недельку на дальней вырубке, а как утихнет здесь все, отвезу тебя к своей старухе в Мурашкино. Семен Захарьевич покопался в сундуке, стоявшем под лавкой, и протянул Алёне узелок. – Вот тебе два рубля с полтиной. Богатство не больно велико, но попервой пригодится, коли что со мной содеется. Алёна запротивилась было, но мастер настоял на своем. – Присядем на дорогу… и с Богом, – предложил Семен Захарьевич, но сидеть не пришлось. Дверь с шумом распахнулась, и в землянку по ступенькам скатился Андрюха – малый лет десяти, будника Романа сын. Шмыгнув носом, он выпалил без передыху: – Дядько Семен, подьячий со стрельцами в стане. Тебя к себе требуют. А стрельцы оружны, сердиты и до наших мужиков задираются. – Ну, вот и досиделись… Семен Захарьевич поднялся с лавки. – Далеко ли стрельцы? – спросил он. – Не очень. У нового буда стоят. – Это хорошо, – повеселел Семен Захарьевич. – Ты вот что, Андрюха. Сведешь ее, – показал он на Алёну, – на Макееву вырубку. Помнишь дорогу? |