Книга Брат на брата. Окаянный XIII век, страница 41 – Виктор Карпенко

К песчаной косе подплыли, когда уже смеркалось, а княжеский шатер ставили при свете костров. Разбили его подальше от воды, чтобы речная прохлада не коснулась дыхания четырехмесячного Владимира. Дружинники, гриди княжеские, бояре и сам князь расположились у костров, на которых очень скоро в котлах забулькало аппетитное варево. И хотя остерегаться вроде бы было некого, тем не менее воевода выставил дозорных вокруг временного лагеря и у лодок.

Вокруг слышались разговоры.

— Отходит народ потихоньку от Липицы, — заметил воевода Дорофей Федорович, обращая внимание князя на доносившийся от костров смех. — Значит, горе отступает.

— Этим-то что, — кивнул князь на гридей. — Живы, и ладно. Молоды, службой заняты, а вот чем нас встретит Городец? Видно, молва о битве при Липице еще не докатилась до городчан, и нам предстоит рассказать им об этом. Ты посмотри, как воевода городецкий Устин Микулич изводится, места себе не находит, — кивнул Юрий в сторону бредущего между кострами княжеского наместника Городца-Радилова. — Сколь осталось воев-городчан?

— С полусотни, может, поболе.

— Вот то-то и оно. Пять десятков, а было сколько…

— Чего сейчас-то говорить об этом. Что сделано, то сделано, былого не вернуть. Но жить-то надо, — тихо проговорил Дорофей Федорович.

Ярослав прискакал в Переяславль, загнав четырех лошадей. Поражение и последующий побег озлобили его. Гнев был безмерен, и он искал выхода. Не заходя в княжеский терем, не обняв с дороги желанной и любимой Ростиславы, князь собрал дружинников, которых привел с собой, а также всех, кто мог носить оружие, на Соборной площади и приказал им:

— Имать новгородцев и смолян, коих отыщете в земле переяславской. В поруб всех! Не щадить ни старых, ни малых! Такова моя воля!

К вечеру стали привозить и приводить на княжеский двор безвинных и обреченных на муки новгородцев. Голосили бабы, ревмя ревели ничего не понимающие детишки, роптали недовольно мужики. Поруб вскоре заполнился, и тогда Ярослав приказал бросать плененных в погреба и избы, стоящие на княжеском дворе. В четыре избенки было втиснуто почти полторы сотни новгородцев, большинство из которых к утру задохнулось, и только полтора десятка смолян, помещенных отдельно от всех, остались живы.

— Что ты делаешь, государь? Опомнись! Не принимай греха на душу. Зачем пленил безвинных? — встретила княгиня Ростислава укором своего мужа на пороге ложницы. — Зачем тебе их жизни?

До сего тихая, страстная, любящая, она стояла перед ним с гневным взором, неприступная, как в первую их встречу, требовательная и непреклонная, как ее отец — Мстислав Удалой.

— Ты не внял моим словам, просьбам, и множество новгородцев умерло, а выжившие прокляли тебя!

Ярослав поначалу оторопел, увидев перед собой рассвирепевшую жену, но ее слова задели его за живое, и он, сделав к ней шаг, наотмашь ударил ее ладонью по щеке.

— Замолчи! — закричал он. — Твое дело — детей рожать, меня ублажать, а не лезть ко мне с советами! Ты — жена моя и знай место свое!

Утерев кровь с уголка рта, Ростислава недобро усмехнулась и, смерив мужа взглядом, полным негодования и презрения, произнесла:

— Бог все видит. Ты не раз еще вспомнишь этот день, да вернуть содеянного будет нельзя.

Она отступила на шаг и захлопнула тяжелую дубовую дверь перед разъяренным лицом Ярослава. Лязгнул железный засов.

— Отопри! Отопри немедля! — взревел Ярослав и принялся колотить кулаками, но только сбил их в кровь. Зная, что дверь в ложницу можно выломать только тараном, Ярослав отступился. — Ну, погоди, доберусь я до тебя! Вечно сидеть за запором не будешь: голод не тетка!

— И меня уморишь голодом, как новгородцев? — донеслось из-за двери.

— Вот глупая баба! — в сердцах воскликнул Ярослав и сердито затопал сапогами по лестнице, ведущей от спальни вниз, в горницу, где дожидался его приказаний воевода Андрей Ростиславич. Боярин слышал перебранку князя и княгини и потому чувствовал себя неловко.

— Всех ли переловили пришлых?

— Всех, государь, — вскочил с лавки воевода. — Под две сотни набралось. Ты уж прости, Ярослав Всеволодович, но детишек, коих взяли с бабами, отпустили вольно, — чуть заикаясь, проговорил Андрей Ростиславич.

— Кто посмел перечить моему слову? — возмущенно воскликнул князь.

— Я, государь. Если бы я этого не сделал, дружинники взбунтовались бы.

— Что? — взревел Ярослав.

— Да, государь. После Липицы дружины не узнать. Мужики дерзостны, того и гляди из послушания выйдут.

— Что делается-то! Все против меня: и дружина, и даже княгиня! Ты тоже, наверное, норовишь улизнуть из Переяславля, меня покинуть? — сузил веки Ярослав, остановившись напротив воеводы.

— Не сомневайся, государь. Я — с тобой.

Ярослав еще долго вышагивал по горнице, понося всех и вся. Наконец, чуть поостыв, он распорядился:

— Дозор вышли. Не то придут Мстислав с Константином и повяжут нас сонными.

Но только через неделю пришли князья к Переяславлю. Ярослав понимал, что со своими двумя сотнями дружинников он не сможет противостоять многотысячному войску, и потому вышел из города навстречу Константину.

— Брат и господин, я в твоей воле. Делай со мной что хочешь, но не выдавай меня Мстиславу или брату его — Владимиру.

Константин, протянув руки, принял в объятия Ярослава. Утерев набежавшую слезу, он проговорил:

— Не в обиде я на тебя. Живи. В кормление тебе Переяславль. А что до Мстислава и братьев его, так я помирю тебя с ними. Они же тебе, чай, не чужие. Вон их стяги. Поедем к ним да все разом и решим.

Ярослав сделал знак, и из ворот города выехал воевода с десятком гридей.

— Зачем тебе вои? — насторожился Константин, но Ярослав поспешил успокоить великого князя:

— То подарки везут. Негоже к Рюриковичам без подарков.

Мстислав молча взирал на разложенные на ковре золотые и серебряные кубки, сияющее драгоценными камнями оружие, гору рухляди [51] , дорогие заморские ткани. А Константин все говорил и говорил, убеждая князя простить Ярослава. Нелегко Мстиславу было принять решение. Новгород взывал к отмщению.

— Что скажешь, Ярослав, в свое оправдание? — нарушил свое молчание торопецкий князь. — Ты и только ты повинен в этой кровавой замятне.

Константин хотел было сказать еще что-то, но Мстислав остановил его жестом.

— Говори. Я жду, — голос торопецкого князя был глух и недобр. Он исподлобья глядел на своего зятя, дышал шумно, угрожающе.