Книга Равная солнцу, страница 36 – Анита Амирезвани

— Чем вы провинились?

— Шах велел мне составить гороскопы для всех его сыновей, чтоб выяснить, кто этот величайший из будущих властителей. Результат ему не понравился.

— И что вышло?

— Никому из них не было суждено величия, а я отказался притворяться, будто считаю иначе.

— Поэтому он перед смертью и не назвал преемника?

— Возможно. Это также может объяснить, почему он нанял тебя и держал тебя на службе.

— Как неожиданно! — сказал я, не справляясь с путаницей мыслей. — Но вот что еще тревожит меня в истории с отцом. Дворцовые записи говорят, что шах решил не наказывать его убийцу, ибо тот был высокопоставленным, но не называют его. А вы его знали?

— Нет, но подозреваю, что, когда шаху сообщили об убийстве, он обсудил случившееся с одним-двумя из самых доверенных советчиков. Решив не наказывать убийцу, они по той же самой причине, по какой и шах, скрыли его имя.

— А почему его имя не внесено в дворцовые летописи?

— Ты спрашивал историков?

— Один из них заявил, что не знает.

— Тогда есть другая возможность. Что, если этот человек могуществен и все еще жив?

Секунду я размышлял.

— И они утаивают его имя?

— Зачем рисковать и навлекать его гнев?

— Во имя Всевышнего! Вы, возможно, правы. Спасибо вам, отец.

— Пожалуйста. Обязательно приходи выпить чаю со мной и моими сыновьями когда захочешь. Мы будем рады твоему обществу.

— Конечно. И я буду рад рекомендовать вас для службы во дворце.

— Я глубоко благодарен. Как видишь, работа мне пригодилась бы. — Он обвел рукой протертые ковры и скудную мебель.

Я вспомнил дворцовых звездочетов, которых знал, проводивших большую часть времени за наблюдением звезд где-нибудь в деревне. Они выезжали туда на самых дивных арабских конях и не жалели денег ни на сбрую, ни на шатры, ни на инструменты. Как дорого стоит лишиться милости!

Баламани уже спал, когда я вернулся в наше жилище. Улегшись на тюфяк, я задумался об отце, вспоминая, как он каждый день возвращался домой к вечернему чаю, рассказывал о дворцовой жизни, а мое сердце трепетало от сознания причастности к ней. Но теперь я вырос и понял, что мой отец выбирал для меня только ее сверкающее начищенное серебро, а не тусклые исцарапанные самовары.

Был ли мой отец изменником? Чем глубже я закапывался, тем дальше правда ускользала от моих рук.

Я решил снова заглянуть в «Историю славного правления шаха Тахмасба» и выписать имена всех счетоводов казначейства, служивших шаху во времена моего отца, а также тех знатных людей, которые были самыми доверенными советниками шаха. Я не смел приблизиться к ним, картину предстояло собирать из тех крохотных обрывков сведений, какие смогу найти.

На следующий день я встал пораньше, но обнаружил, что Баламани уже исчез.

Когда я одевался, вбежал Масуд Али с письмом для меня. Рукав его халата сдвинулся — под ним были крупные багровые и уже пожелтевшие синяки.

— Что случилось?

Он пожал плечами и отвернулся. Не сразу, но он все же признался, что Ардалан, другой мальчик-посыльный, отлупил его за новую победу в нардах. Я сделал мысленную зарубку отчитать того и сказал Масуду Али, что пошлю его к наставнику на уроки борьбы.

— Но сейчас, — добавил я, — хочу рассказать тебе самую важную историю из всех, какие тебе доводилось слышать. Она длинная, поэтому я расскажу ее тебе по частям. В конце ты поймешь, как противостоять задирам вроде Ардалана.

Пальцы Масуда Али потянулись к синякам, словно унимая боль.

Я уселся на постель, хотя у меня была куча дел.

— Давным-давно жил правитель по имени Зоххак, чьему злу не было пределов. Фирдоуси рассказывал об этом так: все несчастья мира начались, когда он решил свергнуть отца, который был справедливым царем. Однажды при помощи дьявола ему…

Масуд Али впивал каждое слово, глаза его словно разучились мигать. Когда я добрался до того, как Зоххак убивает Пормайе, он гневно подскочил, словно пытаясь спасти ее. Я пообещал, что научу его защищать тех, кому нужна будет его помощь.

Было поздно, и я отослал Масуда Али к его обязанностям, а сам поспешил в хаммам. Там уже собралось множество других евнухов, чтоб омыться перед пятничной молитвой, и гул их голосов отдавался во всех углах зала. Баламани занял самую большую ванну, поливая свою лысую угольно-черную голову чашами теплой воды.

— О-о-о кеш-ш… — довольно приговаривал он, пока вода струилась по его широкому гладкому телу.

Поздоровавшись, я намылился, ополоснулся несколькими ведрами воды и опустился в ту же ванну, где он оттирал мозоль на большом пальце. Прежде чем я успел привыкнуть к горячей воде или рассказать ему, что узнал прошлым вечером, он спросил:

— Как твое здоровье?

— Хвала Господу, — ответил я. — А твое?

— По твоему благодушию вижу, что ты не слышал последних новостей.

Я пожал плечами, признавая поражение, и его глаза весело заморгали. В деле собирания известий Баламани по-прежнему был мастером, а я только подмастерьем. А пока было неизвестно, когда пустяк окажется ценным, он собирал их все. Если подобрать несколько осколков цветного изразца, объяснял он, когда я только попал во дворец, у тебя не будет ничего, но собери побольше, и ты можешь составить мозаику.

Баламани вылил на голову еще кувшин воды и отер лицо.

— Хоссейн-бег-остаджлу был схвачен вчера при попытке бежать из города. Узнав об этом, я решил сходить в дом одного из вельмож-остаджлу и порасспрашивать евнухов о нынешнем положении племени. Неподалеку от дворцовых ворот я заметил множество красивых шатров, порванных, втоптанных в землю и перепачканных. Под одним из них рылся человек, пытаясь собрать брошенные вещи. Он и сказал мне, что несколько дней назад шах послал остаджлу извещение — их стрелу. Она вонзилась в одну из дворцовых чинар, когда они туда ворвались, и ее присылка в лагерь остаджлу означала кару для них за вторжение на землю дворца и покушение на царское достоинство… В утро коронации остаджлу свернули свои шатры и послали письмо с ответом. «Признаем, что навлекли на себя немилость, — говорилось там. — Мы более не посмеем и вдохнуть, не моля о прощении. Мы просим вас объявить нам наше наказание, чтоб однажды мы снова могли наполнить наши легкие сладчайшим воздухом шахского милосердия».

— И каков был ответ шаха?

Баламани приподнял бровь:

— Он послал отряд всадников сорвать шатры, а мародеры убегали с серебряными блюдами, расшитыми подушками, шелковой одеждой и даже коврами.

— Какое унижение! Неужели остаджлу не позовут обратно?

Баламани, морщась, оттирал нежную кожу под мозолью.

— Посмотрим, — сказал он. — Им сегодня приказали явиться лично.