Книга Андрей Рублев, страница 20 – Юрий Галинский

«Видать, ордынцы снова гонят», – с тревогой думает отрок, но спросить у озабоченных сидельцев не решается.

Неподалеку на стене мелькнула сухонькая фигура отца, рядом увидел выборных, быстро поднялся по внутренней лестнице, стал пробираться к ним.

– Эй, посторонись! – кричит ему молодой крестьянин, рослый, плечистый малый, он один несет большое бревно. – Аль подсоби!

Андрейка помогает ему опустить ствол возле парапета.

– Панцирь? – тычет парень пальцем в его кольчугу.

– Нет, кольчужка. А панцирь… Вот у него, – показывает отрок на проходящего мимо старосту кузнецов Михайлу Петрова.

– Вишь, колец сколько!

– Двадцать тыщ, а в панцире и того больше – тыщ шестьдесят.

– Ого! А где взял? – любопытствует тот, щупая сильными большими руками железную ткань.

– Кольчужники мы, – солидно роняет Андрейка. – Брат Иван работал, а я подсоблял. С год целый… Тяжелая – фунтов тридцать весит.

– А у меня во… – вздыхает тот, разглядывая дыры на своем рваном зипуне. – Что поделаешь, сена нет, так и солома съедома.

– Пойдем носить, что ль? – поспешно предлагает Андрейка.

Поднявшись несколько раз с тяжелыми бревнами на стену, оба садятся отдохнуть.

– А что, Емелька, – обращается к новому знакомому отрок, узнавший его имя, – часом не слыхал много ордынцев гонит?

– Кто его знает? Бают, дюже много.

– Дозор зубовский, чай, вернулся уже?

– Вернулся… – вздыхает Емелька. – С дозора один воин токмо и вернулся. Да и тот, должно, помер.

– Ась? – не понял Андрейка. – Как один, а остальные?

– Убили нехристи всех до смерти, головы поотрубали. Тут такое было – страсть! А головы отрубанные в мешок сложили и за стену ночью подкинули.

– И Зубова голову тож?

– Должно…

Отрок стремглав стал пробираться к месту на прясле, где находились отец и Иван.

Однако разузнать подробнее не довелось. Возле Лукинича и выборных стояло несколько незнакомцев, которые, видимо, только что появились на стене. Одеты они были в долгополые серого сукна кафтаны, широченные штаны, на головах черные смушковые шапки. Необычный наряд их и странный говор привлекли внимание сидельцев, и подойти поближе Андрейке не удалось. Один из пришлых – плотный, средних лет, с длинными серебристыми усами на плохо выбритом загорелом лице – что-то рассказывал обступившим его москвичам, остальные, помоложе, молчали.

– Что за люди? – вслух удивился отрок, недоуменно таращась на незнакомцев. – Не ведаешь, Ширяйко? – увидев соседа по слободе, спросил он.

– Сказывают, дальние они – с Литвы аж.

– Не с Литвы, а из Киева, – поправил его кто-то.

– Вы, случаем, не купцы ль будете? – спросил Лукинич у пришлых.

– Колысь, казалы про нас – купцы… – с горечью усмехнулся длинноусый. – Только не как купцы мы тут. Поселиться в Московии с братом Терешком задумали, – кивнул он на одного из своих спутников.

– Прослышали мы, що люди русские с Москвы и других городов татар побили и ярмо басурманское скинули, от и подались сюда! – блеснув глазами, воскликнул тот. – Продали все – хату и лавку, що были в Киеве на Подоле, собрали обоз и поехали. Так нас на рубеже драбы литовского князя Корибута, що в Чернигове сидит, пограбили…

Москвичи с любопытством слушали рассказ киевлян.

– Да, любо было бы в Киеве когда-нибудь побывать… – вдруг мечтательно протянул Лукинич. – Ну, поведайте же нам про Киев, про житье там! – попросил он.

Многие из горожан и сирот, что обступили тесным кругом киевлян, о Киеве и не слышали, но участь близких по речи и вере людей взволновала москвичей. Да и судьбы их были схожи: киевляне томились под чужеземным владычеством, на москвичей шли несметные вражьи орды.

И потому, когда пожилой купец, которого звали Хома, умолк, сидельцы стали просить его, чтобы рассказывал о Киеве дальше.

Тот осторожно сдвинул на лоб баранью шапку (в ней были припрятаны золотые и серебряные талеры), раздумывая о чем еще поведать, поскреб пальцами бритое темя.

– И все ж, хоть захудал наш Киев под чужой владой, приезжают к нам на ярмарки купцы с ближних и дальних земель: ляхи, литвины, немцы, фряги, армяне, жидовины, московиты.

– А через Киев ходят в Крым, Львов, на Молдову московские, рязанские, тверские, новгородские гости торговые, – громко вставил Адам-суконник, который только что поднялся на прясло.

Хома лишь мельком на него покосился и продолжил:

– Только понаставили всюду – в каждом городе, на каждой речке – мытниц. На Днепре – в Речице, Черкассах, Киеве. На Припяти – в Пинске, Турове, Мозыре, Овруче. То ж на Десне, Соже, Березине. Это только литвины, а еще наши князи и бояре, що на службу литвинскую пошли, мытниц тоже понаставили. Пока доедешь, дывысь, а продать нечего.

– А торгуют нынче в Киеве чем? – поинтересовался Адам-суконник.

– Чем хошь торгуют. С Перекопа множество скота пригоняют, с Галича – билу соль, с Хаджибея чорну возят, с Москвы и Новгорода – мед, воск, железо, с Волыни – жито, фряги – шелк и сукна. На Житнем торге много комор купцов иноземных, а у пристаней днепровских собираются обозы по воде и сухопутью, там же барки и ладьи строят и лагодят.

– А вы чем торговлю вели?

– Луками и стрелами. Люди у меня мастеровые булы. От только и остались, – показал Хома на двух молчаливых молодых парней, – Хведько и Ярема. Хорошие хлопцы, стрелы добре делали. За десять штук татары барку соли давали. А потом Терешко ту соль по Днепру и Припяти развозил и продавал.

– Так и жили вроде б хорошо, чего ж понесло вас неведомо куда? – поинтересовался старый Рублев.

– Авжеж! Так добре, що света божьего не видели. Казав я уже. Богато людей от нас в вашу землю ушли. Не только купцы и мастеровые, но и селяне наши. Не хотят под вражьим ярмом быть!

– А где же бабы ваши? – спросил кто-то из сидельцев. – Аль, может, бобыли вы?

Киевляне сразу насупились, потупили головы.

– Женку мою литвин зарубал – скарб не хотела отдавать, а у брата Терешка и того хуже – еще в прошлом году полонили татары… – пригорюнившись, сказал Хома. – Они ж, – кивнул на мастеровых, – еще парубки. Думали, в Московии нареченных найдут, а у вас такое же творится.

– Да… – задумчиво молвил Лукинич. – Тут у нас ныне не до свадеб. Орда нежданно снова поднялась. да вы, небось, и сами уже все знаете. Так что, коль с огня да в полымя не хотите попасть, езжайте отсюда, пока татары не пригнали.

Но киевляне обиделись, у Терешка и мастеровых сердито заблестели глаза. Хома досадливо покачал головой, сказал с упреком, недовольно:

– Гадаешь, що напугал нас? Так нет. Мы не только луки и стрелы делать добре можем, а й стреляем не хуже!