Онлайн книга «Лихолетье Руси. Сбросить проклятое Иго!»
|
Дуняша, поклонившись князю, молча посторонилась, пропуская его к двери. Ольга Федоровна, бледная, с синими полукружьями под глазами, лежала в постели. Она бодрствовала: сон не шел к ней, снова переживала прошлое, со страхом думала о том, что ждет их. Как она корила себя за то, что не прислушалась к советам боярина Андрея Ивановича. Из-за этого полегло столько тарусских воинов, погиб юный сын боярский Дмитрий. Ему б только жить да жить, такому сильному, статному и красивому! Но его уже нет! Бедная Дуняша, осталась без суженого, плачет безутешно. Такая напасть пришла! Андрей Иванович лишь чудом уцелел, но не сможет, наверное, владеть рукой, перерубленной татарской саблей… И как ни страшно было тогда Ольге, она не могла отвести глаз от оконца в возке. Видела, как шла сеча, видела искаженные лица сражавшихся, видела, как падали с коней убитые и раненые… Громко скрипнула дверь. От неожиданности княгиня вскрикнула, порывисто приподнялась. В тусклом свете висевшей под образом лампадки узнала мужа и обессиленно откинулась на пуховые подушки, закрыла глаза. Все еще не в духе, раздраженный Константин Иванович подошел к ней, присел, провел рукой по распущенным волосам. Ольга Федоровна припала к его груди, обняла за шею. Радостное волнение охватило ее. Так бы и сидела рядом, не выпуская его из объятий. От ее ласки Константин понемногу успокаивался, заулыбался. Потом снял со своих плеч руки жены. Отстранившись, с затаенной грустью пристально взглянул в ее глаза. Сердце Ольги тревожно сжалось, когда встретились их взгляды. Как она всегда боялась этого взгляда! Он опять что-то задумал, ее неугомонный муж, что-то неведомое и опасное… Никто во всем княжестве не сумеет теперь отговорить его. Вот так же, с грустью, смотрел он ей в глаза два года назад, когда решил идти на поле Куликово. А ведь покойный свекор, князь Иван Костянтинович, оставлял его осадным воеводой в Тарусе. Ничто не помогло: ни Ольгины слезы, ни наказ отца, ни уговоры старшего брата. К счастью, Костянтин вернулся, хотя и раненый. А мог погибнуть, как погибли его отец и брат… — Что ты надумал, Костянко? — воскликнула княгиня, не отрывая от лица мужа взволнованного, беспокойного взгляда. — Что надумал, то уж надумал, Ольга! — нахмурившись, обронил тот и, помолчав, не терпящим возражений голосом сказал: — Завтра уедешь с чадами из Тарусы. Возьмешь с собой всю казну нашу и то, без чего не обойтись. — Снова разлука? — в отчаянии спросила она. — Не перебивай! — строго произнес князь. — Поедешь в Рязань к Олегу. В сей тяжкий час, почитай, один он живет и делает все с разумом. В мамайщину ни единого воя не потерял и сейчас в стороне остался. Ведомо мне стало, что с Тохтамышем-ханом он сговорился, и тот окружь земли Рязанской свои орды повел. Мы же, князья тарусские, все за Москвой тянемся, ратников своих губим. Ныне же все потерять можем, потому что в сей лихой час одни остались. — Что ты надумал, Костянтин? — Об том скажу после. — Не томи мою душу! Но он не ответил, молча зажег от лампадки лучину, обошел с огнем светцы. Стало веселее, нарядно проступили на бревенчатых стенах яркие вышивки. Ольга Федоровна встала с постели, подошла к мужу, который стоял у оконца, беспокойным голосом сказала: — Рязань — ненадежное место, Константин. Не верю я ордынцам. Ежели они, чего доброго, Москву повоюют, то и Рязань в стороне не останется. Князь вспыхнул, сердито посмотрел на жену, но постарался подавить в себе закипающее раздражение, бросил недовольно: — Потому в Рязань, что ныне никуда не проехать больше! Ольга в недоумении подняла тонкие брови… — В Тверь и Новгород пути нет, повсюду бессчетно вражеских отрядов. Чтобы в полон вас не захватили, всю мою дружину доведется в охрану приставить, — пояснил он. — А что сам мыслишь делать? — Что мыслю, то уж мыслю! — буркнул Константин и, неожиданно схватив светец за длинную серебряную ножку, резко поднял его из корыта с водой и с силой опустил обратно. Вода залила дорогой шемахинский ковер, но Ольга даже не заметила этого, по-прежнему не отводила взволнованного взгляда от мужа, который все выговаривал и выговаривал то, что давно уже накипело у него на душе: — И ты, и Володимир в речах своих о Москве тревожитесь. Дескать, ежели повоюют ее татары, то и Тарусе не устоять. Когда-то отец и старший брат покойные тоже весь час толковали: «Надо Москвы держаться! Она, мол, защита для нас единая!..» Во все рати и походы с великим князем Московским Дмитрием ходили… А толку? Погибли на поле Куликовом безвременно. А держались бы Олега Рязанского — и по сей день бы здравствовали. И я за ними следом тянулся, на отца твоего, что дружбу с Рязанью водит, серчал… Константин осекся на полуслове, вспомнил о вести, которую утаил от жены: ордынцы, захватив Тулу, убили старого князя, отца Ольги, а княжескую семью полонили и угнали в Крым. Но княгиня, вся во власти тягостного разговора с мужем, ничего не заметила. Только когда князь, оправившись от недолгого замешательства, снова посетовал на то, что Таруса одна и нет никого, кто стоял бы против татар рядом, Ольга Федоровна невольно подумала: «А ведь в прошлом году приезжал к нам великий боярин московский Тютчев, предлагал союз с Москвой, так ты ж ведь отказался». Княгиня встала с широкой лавки, застеленной шелковым одеялом и пуховыми подушками. В длинной, до пят, белой рубашке, она в свете мигающих свечей показалась князю какой-то призрачной, бесплотной, будто привидение… Неожиданно ему стало на миг жутко, и, повинуясь безотчетному порыву, он схватил жену в объятия и, почувствовав теплоту ее тела, опрокинул на постель и жадно овладел ею. И лишь тогда окончательно успокоился. Крепко прижимая Ольгу к себе, доверчиво положил голову на ее плечо. А она, ничего не ощутив во время близости с мужем, только еще больше разволновалась, все спрашивала и спрашивала: — Что с тобой, Константин? Что с тобой?.. Я тебя таким никогда не видела. Будто прощаешься навеки. — Может, и навеки… — Что ты, родной, что ты? — растерянно шептала она, глаза ее от страха расширились. И вдруг, резко отстранившись, выкрикнула: — Говори, что задумал! — Не голоси! — повысил он голос, но тут же, словно устыдившись, сказал ласково: — Будет, Оленька, будет тебе. Успокойся… А уж коль хочешь знать, что задумал, скажу. Задумал то, что ныне только и надо учинить, идти в чисто поле на окаянного ворога. Разбить ордынцев или голову честно сложить. Княгиню будто ошеломили, так и застыла недвижимая, потом расплакалась. Наконец взяла себя в руки, обтерла слезы с лица, размазав румяны, тихо, но твердо сказала: — Не делай сего, Константин Иванович. В чистом поле тебе не управиться с татарами. Много их, и все они лихие воины. Князь нахмурился, встав с постели, отвернулся. Будто сговорились все! Не верят! Володимир не верит, она тоже… А сам он верит? Да, верит! Сомневался поначалу, а теперь верит. В удачу свою, в удаль свою. Наперекор всем верит. И еще потому решил идти, что крымчаков, гонящих на Тарусу, не так уж и много — дозорные поведали: одна Шуракальская орда. Остальные с ханом Тохтамышем на Москву направились. Конечно, он, князь тарусский, мог бы бросить свою землю и вместе с женой, детьми, ближними боярами и дружиной податься на север. Но не вправе он это сделать, оставить люд тарусский — горожан и сирот, что по его призыву пришли в Тарусу из других городов. Покинуть их, а самому бежать? Нет, так негоже!.. |