Книга Угрюмое гостеприимство Петербурга, страница 72 – Степан Суздальцев

— Я явился с тем, чтобы позволить себе небывалую дерзость: просить ваше величество изменить принятое решение.

— Вы сейчас говорите о молодом князе Суздальском? — строго глядя на собеседника, уточнил император.

— Так точно, ваше императорское величество!

— Никто не смеет перечить государю. Никто не смеет отказываться выполнять его приказы. За это всегда будет следовать жестокое наказание.

— Но ведь сам Петр Андреевич ничего не сделал!

— Вы что, Балашов, смеете сомневаться в справедливости моих решений? — сурово спросил Николай.

— Ваше императорское величество, я… — Балашов запнулся. Сказать ему, что он несправедлив, значит поставить крест на всем своем будущем, поссориться с царем. Но признать, что император справедливо поступает с Петром Андреевичем, означало бы предать его и свою совесть. Балашов боялся государя, но не мог предать свои принципы. Однако и сказать ему правду в лицо он не решался.

Император прочитал это в глазах Романа и произнес:

— Вы еще молоды, Балашов, и не можете оценить всей сложности решений, принимаемых монархом. Поверьте, я поступаю в интересах государства. Вы прекрасно служите, и я надеюсь скоро видеть вас в полковничьем мундире. Вы верны своему отечеству и своему императору. Но впредь воздержитесь от подобных ходатайств.

Роман не отвечал. Залившись краской, от стыда за собственную слабость, он молча смотрел на Николая, пока тот не произнес:

— Вы можете идти, Балашов.

Отпустив Балашова, император вздохнул.

Он симпатизировал молодому подполковнику. Прекрасный молодой человек, воспитанный и приятный, ревностно несущий службу и преданный своему отечеству, к тому же сын Александра Дмитриевича. Николай многим был обязан покойному Балашову, и никогда об этом не забывал. Он с удовольствием отплатил бы отцу, выполнив просьбу сына, однако тот просил о невозможном.

Не кто иной, как Андрей Петрович Суздальский, тому двенадцать лет назад высказывался за казнь организаторов декабрьского восстания. Всех врагов власти, мятежников, надлежит жестоко наказывать. Во главе державы стоит царь. И никому не позволено дерзить ему, перечить. Все должны знать, что никому не дозволено ставить себя выше государя. Андрей Петрович счел себя слишком могущественным, чтобы считаться с императором. И он должен ответить за это. Он стар? Он ничего не боится? Не беда! И у него есть уязвимое место. И это место — его единственный сын.

«Но что же я делаю? — одернул себя император. — Я подвергаю опасности ни в чем не повинного юношу. С другой стороны, кто-то ведь должен отправиться в Турцию советником посла: Петр Андреевич или кто-то другой. Молодой Суздальский вполне достоин этого назначения. Почему я должен подвергать опасности других? Если я отправлю Суздальского, все решат, будто я таким образом наказал Андрея Петровича. Эти министры и генералы уже совсем обнаглели. При Александре, при отце, при бабушке они привыкли получать за службу вотчины и великие капиталы. Так быть не должно. Не ради наживы они должны служить, но ради отечества, ради царя. А если кто-то из них решит показать мне зубы — что ж, у них будет прекрасный пример старого князя Суздальского. Это неуважение к государю необходимо пресечь на корню, пусть это даже жестоко».

Из Михайловского дворца Роман поскакал по набережной Мойки в сторону Вознесенского проспекта и Конногвардейского бульвара. Проезжая мимо дома Ланевских, Роман натянул поводья.

«А что, если сейчас нанести им визит? — подумал он. — Увидеть Марию… Но что я скажу ей? Поведаю ей о своих чувствах? Сделаю ей предложение руки и сердца? Это же невозможно. Она любит Петра Андреевича, и мне об этом известно. Ей будет больно узнать о том, что она любима мной, но не может ответить взаимностью. Так к чему мне причинять ей лишние страдания?»

Роман пришпорил коня и двинулся в сторону дома Суздальских.

Он не мог видеть, что из окна гостиной за ним наблюдает княжна Мария.

— Кого ты высматриваешь там, Машенька? — спросила княгиня Марья Алексеевна, которая сидела в кресле.

Кроме них, в гостиной никого не было: Михаил Васильевич был в клубе, а Анна Юрьевна успокаивала Софью, которая рыдала, получив письмо о возвращении Дмитрия на Кавказ.

— Перед нашим домом остановился Роман Александрович Балашов, — ровным тоном ответила княжна.

— И что же здесь удивительного?

— Только то, что он простоял перед домом с минуту, а потом поехал дальше.

Марья Алексеевна улыбнулась.

— Мне кажется, он влюблен в меня, — робко произнесла Мария.

Княгиня удивленно вскинула левую бровь. Не то казалось ей странно, что Балашов влюбился в такую очаровательную девушку, как Мария, но то, что Мария сама говорила об этом. И притом говорила спокойно, без робости и кокетства.

— Вполне возможно, — согласилась Марья Алексеевна.

Мария подробно рассказала бабушке о недавнем визите Романа и своих наблюдениях.

— Я думаю, Петр Андреевич потому и отказался от помолвки, что не мог сделать несчастным Романа, ведь всякому известно, что они лучшие друзья, — заключила княжна и робко добавила: — Быть может, он все же любит меня.

— Боюсь, что это не так, дитя мое, — нежно произнесла княгиня.

— Зачем вы так говорите, бабушка? — печально спросила Мария.

«Ну почему мне, всегда мне приходится рассказывать молодым самые неприятные новости?» — сокрушенно подумала Марья Алексеевна, однако вслух произнесла:

— Потому что он любит другую.

— Другую?

— Да, милая, другую.

— Но откуда вам об этом известно?

— Не спрашивай меня, откуда я это знаю. Просто прими, что вам не быть с князем Суздальским вместе.

Если бы Марья Алексеевна сказала подобное Софье или Анастасии, обе княжны немедленно выбежали бы из гостиной, заперлись бы у себя в спальне, где прорыдали бы всю ночь. Но только не Мария. Она приняла безразличный вид и плавно опустилась на софу.

Княгиня не могла не восхититься стойкостью и выдержкой своей внучатой племянницы. Ей хотелось сказать что-нибудь в утешение, однако Мария не позволила: она завела разговор на какую-то постороннюю тему, словно и думать забыла о Петре Андреевиче. С горечью Марья Алексеевна подумала, что на долю ее дорогой и любимой Машеньки, возможно, выпало не меньше потрясений, чем на долю Софьи или Анастасии, однако, в отличие от них, она не стремилась выставить свои чувства напоказ, поделиться ими с другими, но переживала в себе все невзгоды, которые с ней приключались.

Увы, когда Роман приехал, Петра Андреевича дома уже не было. Расстроенный, он отправился к себе. На пороге дворецкий известил его, что от Суздальских приходил курьер с письмом.

Роман насторожился. Что за письмо? Что Петр Андреевич мог сделать? Он быстрым движением взломал печать и пробежал глазами текст, который его друг набросал перед отъездом. Едва закончив чтение, он выбежал на крыльцо и потребовал седлать коня.