Онлайн книга «Зори лютые»
— Почто перегрызлись меж собой, как недруги? Вот ты, Михайло, на Ивашку Версеня челом бьешь, тот словом тебя обидел; ты, Лизута, на Версеня в обиде за смердов; ну, а Ивашка ответно на тебя, Михайло, недовольство таит. Откинулся Василий на спинку кресла, постучал костистым пальцем по подлокотнику. И не поймешь, то ли ждет от бояр слова ответного, то ли сам еще будет речь держать. Повременил, снова заговорил: — И вам мой сказ, бояре, таков. Вы друг на друга зла не держите, коли ваши смерды Юрьево время соблюли и с земли на землю перешли. С челобитными по такому случаю ко мне не заявляйтесь. А вот ежли указ порушите да Юрьев день не выдержите, принимать будете смердов, за то спрос особый… Ну а ты, Ивашка, коли Михайлу еще станешь бесчестить, накажу. — Осударь! — Версень негодующе посмотрел на Плещеева. Василий нахмурился, оборвал: — Не хочу слушать тя, Ивашка. И вас такоже. — Он перевел взор на Лизуту и Плещеева — Надоело! Уходите да мои слова уразумейте. * * * Воротившись домой, Версень велел истопить баню. Пока дворовые бабы топили печь да скребли добела потолок, боярин в душе судился с Плещеевым: «Вишь, каков разбойник? Что ни слово, то ложь. Каку хулу вознес!» Версень сплюнул от злости на пол, пробормотал: — Право слово, видать, слухи те верные, что дед Михайлы и отец его татей содержали и сами грабежом промышляли… Пришла Аграфена, отвлекла от забот. Версень вдруг как-то по-новому посмотрел на дочь и только теперь впервой обратил внимание, что она выросла, раздобрела, скоро заневестится. И от мысли о замужестве дочери и от предстоящей разлуки с ней защемило сердце. Обнял Аграфену, спросил: — А что, Аграфенушка, не присмотрела ль еще себе суженого? Белые, словно молоко, щеки Аграфены заалели. Перекинув косу с плеча на плечо, встряхнула головой: — А по мне, батюшка, и с тобой хорошо. Аль я тебе опостылела? — Что ты! — затряс Версень обеими руками. — По мне, всю жизнь со мной живи, ежели я тобе не надоем. В горницу заглянула ключница. Боярин недовольно оглянулся: — Чего надобно, Матрена? — Егда ужинать станешь? — Погоди, — отмахнулся Версень, — дай попарюсь, тогда отснедаю. Ключница дверь прикрыла, а боярин дочери пожаловался: — Плещеев меня перед осударем оболгать хотел, да Василий ему веры не дал. — Во, батюшка, — проговорила Аграфена, — а вы все великим князем недовольство кажете. Версень нахмурился. — Не ведаю сам, что с ним стряслось. Васька таких доносчиков, как Плещеев да Лизута, привечает. Ко всему они ему супротив слова не молвят. — И изменил разговор: — Пойду-ко я, Аграфенушка, в баньку. Скажи Матрене, пусть мне рубаху чистую и порты принесет… Банька в другой стороне двора, в земле по самую крышу. Версень, шуба внакидку, по тропинке шел медленно, вдыхал ядреный воздух, по двору глазами рыскал, высматривал непорядок. Придрался к девке, таскавшей воду из колодца: — Заленилась аль нет силы, по полбадейки носишь? Вишь, зад разъела, что у телушки. Девка покраснела, а Версень ей свое: — Поставь бадью, придешь спину мне парить… В баньке жарко и пар клубами, дыхание перехватывает. Разделся боярин, на полок взобрался, разлегся. Парился долго, стегался березовым веничком сначала сам, потом била девка. Кряхтел и стонал Версень от удовольствия, а когда еще поясницу ему девка размяла, совсем помолодел телом, даже, одеваясь, ущипнул ее, подморгнул: — Эк, не ухватишь! У девки снова щеки в маков цвет, а боярину все нипочем. — Поди постель мне изготовь! * * * Немец, обер-мастер, маленький, въедливый, везде нос сует и все по-своему лопочет, ругается. По-русски слова правильно не вымолвит. — Обер что заноза, — часто повторял Игнаша. С утра Иоахим начинал обход Пушкарного двора с барачной избы. Прикрыв нос широким рукавом кафтана, заглядывал по нарам, бранился: — Марш, марш на работу! И, грозя палкой, отправлялся к плавильным печам, шумел на мастеровых. Больше всего доставалось Антипу. Иоахим кричал: — О, русский майстер, нихт работай. Ай, ай, нада боярин говорит, немножко бить Антипку… Антип оборачивался к немцу, отвечал сердито: — Катился б ты, Юхимка, отсель, сами ведаем, что делать. Глядишь, ненароком задену, — и поднимал над головой длинный железный крюк. Обер-мастер испуганно пятился, уходил к формовщикам. С Богданом немец не ругался. Он побаивался этого русского мастера. Вон какой здоровый и суровый. А Богдан трудился, словно не замечая обер-мастера. Игнаша с Сергуней покосятся на немца, перемигнутся. — Вишь, какой тихий. Когда Богдана не было с формовщиками, Иоахим бранился: — Фуй, русский майстер мало работай. Шнеллер, шнеллер. Появлялся Богдан, и немец враз стихал… Обер-мастер свои секреты пушкарного дела русским мастерам не хотел показывать. Как-то Антип, готовясь варить бронзу, спросил у немца: — А ты вот скажи, мил человек, в каких плепорциях бронзу варить, что с чем смешивать? — и усмехнулся в бороду. Мастера работать перестали, головы к немцу повернули, ответа ждут. Иоахим понял, смеется над ним русский мастер. Рассердился, затряс палкой. — Но, но! — поднял Антип кулак. — Ты того, коли не знаешь аль ответствовать не желаешь, так не вертись тут. А драться я тоже умею. Во! Это будет похлеще, чем в твоих землях. Обер-мастер выругался по-своему, отошел. — Ох, Антапка, — заговорили мастера. — Плачет твоя спина. — Она у меня дубленая, — отмахнулся Антип и нагнулся к печи. Немец боярину Тверде не нажаловался, но пуще прежнего затаил зло на Антипа. * * * Полгода жизни в казаках не прошли для Анисима бесследно. Научился и на коне скакать, и в травах ужом ползать, и стрелу пускать без промаха. Тогда, в первый день привел казак его к Фомке. Услышал атаман печальную весть о смерти Фролки, пригорюнился. — Брат он мне был названый. Не хотел в казаки уйти, говаривал: «Не люблю степь, любы мне леса. Лес и накормит, и укроет». Ан нет, не скрыл лес от боярских доброхотов, не поостерегся. А ведь удалец какой был Фролка… Наделил Фомка Анисима одеждой, дал коня и оружие. Станица атамана Фомки куренями прилепилась к речке. Курени длинные, низкие, обмазанные глиной и крытые чеканом, опоясывало кольцо возов, скрепленных меж собой цепями, за возами земляной ров с деревянным мостком. У мосточка позеленевшая от непогоды медная пушка. Тут же землянка дежурного казака… |