Онлайн книга «Зори лютые»
Василий подошел, посохом ткнул в бородатое лицо. Всмотрелся. Глаза закрыты. Спросил: — Как, Федька, выведал аль нет? При появлении в избе великого князя с лавки подхватился дьяк, маленький, колченогий, лицо морщеное, что гриб-сморчок, ответил скороговоркой: — С собой тайну унес, государь! — Плохо, Федька, старался, коль не прознал, чей он и кто наущал его. Не мог холоп сам того придумать. И забил ты его попусту, рано… У двери пригнулся под притолокой, вдруг обернулся, блеснул настороженными глазами в дьяка: — Ох, гляди, Федька, вдругорядь сам ответствовать мне на дыбе будешь. Чтой-то хитришь! — Поднял палец, погрозил: — Чую, хитришь! * * * Из Москвы разные дороги на Дмитров и Калугу, но князь Семен, хоть и не с руки, решил, однако, проводить брата Юрия. В Москве повсюду послухи, о чем бы ни говорил, в одночасье Василию становилось известно. Братья едут стремя в стремя, далеко оторвались от сопровождавшего поезда. Растянулись конные дружины, боярские колымаги, телеги с харчами. Впереди обоз Юрия, позади — Семена. У братьев разговор один, обидами на Василия делятся. — За несколько ден устал боле, чем за годы в Дмитрове, — говорит Юрий, не скрывая радости отъезда из Москвы. Семен поддакивает: — Труден братец Василий, ох как труден! С высоты на нас глядит. Юрий переложил повод из руки в руку. — Мыслит править по-отцовому. — Круто берет изначала, а то забывает, что отец только с новгородскими вольностями совладал, ему же псковские и рязанские оставил. Коли нас притеснять станет, мы в Литву, к князю Александру, дорогу знаем. — На Казань сбирается! Ха, — зло рассмеялся Юрий, — воитель сыскался. Мухаммед-Эмин укажет ему от ворот поворот. Семен поддакнул: — Как ощиплют Ваську татарове, враз потишает, к нам с поклоном пожалует. — Ныне Боярской думы гнушается, сам-треть все решает, а тогда не только нам, князьям, боярам в рот заглянет, к их советам прислушается. — Есть и на Москве бояре, кои Василием недовольны, — снова сказал Юрий. — И Соломонию он притесняет. — В бесплодстве ее винит, а не сам ли этим страдает? — залился мелким смешком Семен. Оборвав смех, замолк надолго. Молчал и Юрий, посматривал по сторонам. Пожухла прихваченная ночными заморозками трава, высохла. Лес местами оголился, кое-где все еще желтел и краснел сохранившейся листвой. Небо низкое, затянутое тучами. Неуютно. Прошедший накануне дождь размыл дорогу, и кони хлюпают по лужам. Верстах в десяти за Москвой Семен остановил коня, сказал: — Пора прощаться. Юрий снял шапку, не слезая с седла, обнял брата. — Так помни уговор, Семен, друг за дружку держаться, в обиду не даваться, а при нужде в помощи не отказывать. Семен ответил: — Воистину так, купно, — и, трижды поцеловав Юрия, свернул на Калужскую дорогу. * * * Темная, ночная Москва. Разноголосо перебрехивались собаки. У ворот боярина Версеня одетый в шубу и теплую шапку человек долго стучал в калитку. Надрывались спущенные с цепи лютые псы. Человек барабанил палкой по доскам что было мочи. Наконец щелкнул запор и открылось смотровое оконце. Воротний мужик подал недовольный голос: — Кого там принесло? Человек сердито прикрикнул: — Заснул! Вот ужо пожалуюсь боярину, он те всыплет! Отворяй! Мужик испугался, торопливо распахнул калитку, впустил ночного пришельца, пробурчал, оправдываясь: — Не спал я, по нужде отлучался. Человек уже успокоился, сказал тише: — Веди к боярину, скажи, дьяк Федор к нему… Боярин Версень ждать не заставил, сам спешил навстречу. Дьяк подковылял вплотную, дохнул луковым перегаром боярину в нос, хихикнул: — Умер холоп. Что поведал перед смертью, мне одному ведомо. Даже подручный не слыхал, ибо отлучался он на тот момент. — Слава тебе, Осподи! — отирая рукавом пот, облегченно вздохнул Версень. — Хоть и нет моей вины в холоповой дури, но великому князю как то вразумишь? Дьяк снова мелко засмеялся: — Ужо порадел я ради тебя, боярин… Версень засуетился: — Погоди, Федор, я сей часец. Вскорости воротился, ткнул дьяку кожаный мешочек. Звякнуло серебро. — Тебе, чтоб обиды не таил. За добро твое ко мне… И самолично провел дьяка до ворот, подождал, пока мужик закроет за ним калитку. Плюнув вслед, пробурчал: — Чтоб тебе подавиться теми рублями. Поддернув сползшие портки, боярин отправился досыпать. * * * Государь еще плескался над тазиком, а оружничий Лизута, рыжий, сгорбившийся от худобы и угодничества, уже нашептывал голосом тихим и вкрадчивым: — Князь Гюрий и Симеон сообча из Москвы отъехали. — Еще что знаешь? — недовольно прервал его Василий и, подняв голову, долго растирал лицо льняным утиральником. — О чем князья меж собой говорили, Лизута? Оружничий растерялся. — От послухов, осударь, Гюрий и Симеон, оберегаясь, один на один речь вели. — Знать тебе надобно, боярин. — Кинув полотенце оружничему, Василий натянул рубаху. — А еще вот о чем хочу сказать тебе, Лизута. За дьяком Федькой доглядывай. Оружничий вздрогнул. — Осударь Василий Иванович, как могу я? Дьяк Федор отцом твоим приставлен к пыточной избе! — Перестань скулить, боярин. Сдается мне, юлит Федька, плутует. Нюхом чую! А что отец мой его поставил сыск вести, так, видно, тогда старался дьяк. Нынче заелся, служит мне, государю своему, с оглядкой на бояр. — Опасаюсь я, осударь, Федьки. Жаден дьяк до крови. Как завижу колченогого, так мороз подирает. — А ты не бойсь, боярин, — насмешливо прищурил один глаз Василий. — Коли правду будешь мне доносить, не дам тебя в обиду. Оружничий еще больше изогнулся. — Я ли не стараюсь, осударь. Иль сомненье какое ко мне держишь? — Нет, веры еще не потерял в тебя, Лизута. И как доныне служил мне, так и наперед служи. О чем прознаешь, немедля я знать должен. Ну, добро, боярин, меня иные дела дожидаются. * * * Митрополичьи палаты в Кремле рядом с княжескими. Так повелось еще со времен Ивана Даниловича Калиты, когда митрополит Петр перенес митрополию из Владимира в Москву. Ныне палаты митрополита подобны великокняжеским, не из бревен рубленные, а из камня сложены, как и Кремль, и церкви многие… |