Онлайн книга «Зори лютые»
Василий поморщился. — Ладно, обойдусь без Курбского. Во Псков наместником пошлю князя Великого. А как князь Курбский болезнь одолеет, так и его во Псков направлю. Пущай вторым наместником сидит. Ну а ты, князь Иван Михайлыч Репня-Оболенский, без дела не останешься. Поедешь воеводой к войску. Теперь сыщите мне дьяка Далматова… * * * Под самый вечер заплакал вечевой колокол. Печальный звон поплыл в сером псковском небе над хоромами и избами. Вечевой колокол взбудоражил люд. Недоумевали, бежали на вече. А колокол стонал, надрывался. Запрудил народ площадь. Перед помостом родовитое боярство, в дорогих до пят длиннополых кафтанах, переговаривается: — По какому случаю звон? Не Литва ль на нас поперла? — А может, ливонцы удачи пытают? И замер люд, вперился в помост. Кто говорить будет? По ступеням поднялся посадник Копыл и московский дьяк Далматов. Посадник шапку снял, на все четыре стороны поклон отвесил: — Народ псковский, вразумейте, о чем я сказывать почну. Государь и великий князь Московский Василий Иванович посадников наших задержал, а меня с дьяком послал передать, гнев он на Псков держит. Заволновался люд, зашумел. Раздались голоса: — Великий князь Московский, но не псковский! Отчего же наших послов за караулом закрыл? — Дьяк Далматов сызнова к нам приехал поучать нас? — Не хотим Москвы над собой! — Чего желает великий князь? — раздался голос старосты кожевников. На край помоста придвинулся дьяк Далматов, развернул свиток. — Люди псковские! Государь и великий князь Василий Иванович отписывает вам, что ежели отчина его, Псков-город… — Псков — не отчина князей московских! — снова визгливо ввернул боярин Шершеня. — Псков город вольный! Далматов поднял строгие глаза, дождался тишины и снова внятно повторил: — Ежели отчина его Псков-город хочет в мире жить, так должны псковичи исполнить две государевы воли. — Не томи, дьяк, сказывай, чего государю надобно? — выкрикнул высокий гончарник. — Первая воля, — твердо и громко выговорил Далматов, — чтоб не было у вас веча и вечевой колокол, — дьяк вскинул руку к звоннице, — сняли. Другая воля — быть у вас двум наместникам… — Много мнит о себе великий князь! — раздалось сразу несколько голосов. — Аль не ведомо Василию, что Псков не склонял головы ни перед немцем, ни перед иным недругом». — Не бывать тому, чтобы Псков вольностей лишился! О том и передай, дьяк, великому князю. Аль вороги мы ему, цо он с нами тако разговаривает? Дьяк Далматов кинул резко в толпу: — Не стращаю я вас, псковичи, но скажу слова государевы: ежели добром не исполните воли государя, то у него силы наготове много, и кровопролитие взыщется с ослушников! Аль запамятовали, как, возгордившись, новгородцы подняли меч на Москву? Стих люд. Но вот к помосту пробился старик кузнец, поднял руку. — Круто, ох как круто рець ведешь, дьяк. Но да не от тебя слова эти, а от государя Московского. Како же отвецать нам тобе? От древности, от прародителей наших вецевой колокол во Пскове. Подобно сердцу он у нас. Но вот настала пора проститься нам с ним. Я плацу, — кузнец смахнул рукавом слезу, — но нет стыда в том. Отдадим мы государю, великому князю Московскому своего вецника… — А ты за весь Псков не ответствуй! — прервал кузнеца боярин Шершеня. Кузнец ответил раздраженно: — Я от народа сказываю, а не от вас, боляр. — И повернулся к Далматову. — О том, дьяк, и передай государю. Не станем крови проливать и согласны исполнить его волю. — Не хотим! — Согласны! Пусть будет, как кузнец сказывает! — перекрыла боярские выкрики толпа. — Скинем вечевой колокол, примем государевых наместников! — Коли бояре мыслят за вечевой колокол держаться, пущай сами и бьются с московскими полками. Мы же не пойдем противу Москвы. — Жалко вечника, ажник душа рвется, да где силы наберешься на московские полки? * * * — Едут! Едут! Недалече уже! — свесился с колокольни лохматый отрок, замахал шапкой. Вспугнув птиц, враз торжественно зазвонили колокола, распахнулись городские ворота и с хоругвями, в облачении вышли из Пскова архиерей с духовенством, бояре и ремесленный люд. Псковичи встречали великого князя. Государь ехал верхоконно, под стягом. Белый конь, крытый золотистой попоной, пританцовывал, вскидывал головой. Следом за великим князем длинной лентой вытянулись полки служилых дворян и пищальников. Били барабаны, играли трубы. Приставив ладонь козырьком ко лбу, Василий сказал с усмешкой: — Эка, с попами вылезли. Плещеев подхватил с полуслова: — Аки пес побитый хвостом виляет, так и боярство псковское. — Ха! — Василий махнул рукой. — И без бития, только и того, пригрозили. Нынче боярство хоть и строптивое, да не то что ране. Как господин Великий Новгород сломился, так и боярство присмирело. Вишь, — кивнул Василий на остановившихся у дороги псковичей, — смирненькие каки. — И хихикнул. — Поди, не мыслит боярство псковское, чего я с ними сотворю. Плещеев осклабился. — Взвоют, государь… — Да уж не возвеселятся. Ты, Михайло, вели полковым воеводам дворян определять на постой по боярским вотчинам. Да чтоб дворяне служилые не бражничали да в боярских трапезных не рассиживались и наизготове были, ибо надобность в них может случиться. — Смекаю, государь. — Коли догадываешься, о чем речь, то до поры молчи, а то ненароком вспугнешь бояр, они на смуту подбивать люд зачнут, тогда крови не миновать. Остановив коня, Василий спрыгнул наземь, кинул повод подбежавшему отроку. — Ну, пора и под благословение. Сняв шапку, пятерней пригладил бороду и медленно, но твердо направился к стоявшему с крестом в руках архиерею. * * * С высоты бревенчатых стен псковского детинца Шершене видно московские полки, толпы народа и раскачивающиеся на ветру хоругви. Вон великий князь в алом кафтане и собольей шапке. За Василием на древке полощется стяг. Навалился Шершеня грудью на стену, ногтями камни царапает, глаз не сводит с великого князя. А когда Василий с коня соскочил и к архиерею направился, застонал боярин, отвернулся и торопливо спустился со стены. Холоп подвел боярину коня, помог взобраться в седло. Шершеня поводья разобрал, спросил хрипло: — Все ли готово, Елистрат? — Давно ждем, боярин. — Холоп заглянул Шершене в глаза. — Дружина в сборе. — Ну, так с богом. |