Онлайн книга «Зори лютые»
— Сами удумали аль по чьей подсказке творили? Игнаша наперед Сергуни ступил, ответил, не отводя очей от великого князя: — Сами, государь, вот с ним, с Сергунькой. — Чем примечательна сия пушка в бое? — Чай, сам зри, государь, заряда боле, и разгон ядру даден почти вдвойне, значит, и полет его дале обычного… Василий усмехнулся. — Умно! Не зря хлеб едите. Радейте, дабы мы в огневом бое иноземцев превзошли. — И, достав серебряный рубль, протянул Игнаше: — На празднествах сгодится. Потом обернулся к Версеню и обер-мастеру: — Отныне не токмо мортиры и иные пищали лить, но и такие пушки, как сия. * * * На Рождество и Крещение мастеровым на Пушкарном дворе был даден отдых. Гуляй, люд. Тут и пригодился Игнаше с Сергуней государев рублевик. Ко всему и Степанку встретили. На Крещение мороз, на диво, отпустил, помягчало, спозаранку к Москве-реке народ начал сходиться, каменных дел мастера изо льда церковь построили невеличку, вся насквозь светится, с крестом ледяным на ледяном куполе. Дюжие монахи из владычной службы ломами застучали, прорубь приготовили. С затянутого тучами неба посыпал крупными хлопьями снег. Монах перестал бить ломом, голову задрал кверху, проговорил, ни к кому не обращаясь: — К урожаю. И сызнова ударил по льду. От Успенской церкви, сияя золотом риз, с крестами и хоругвями двинулся к реке крестный ход. Повалил люд. Поближе к попам лепятся блаженные, юродивые и нищие, калики перехожие со многих русских земель, грязные, оборванные. К Москве-реке спустились, стали. От берега к берегу народа набилось. Игнаша Сергуню за рукав потянул. — Чего глазеть-то, есть охота. Степан возразил лениво: — Погоди маненько. Сергуня рукой махнул: — Ну его, аль не видел иордани… На торгу по родам безлюдье, все на крестный ход глазеют. В кабак заглянули — тоже пусто. Баба кабатчица, толстая, румяная, расселась у печи, пальцем в носу ковыряет. Приметила парней, зазвала: — По грошу с рыла, желаешь, милай? Голос у кабатчицы тоненький, писклявый. Сергуня даже не выдержал, рассмеялся. Игнаша тоже фыркнул. Степан в дверь просунулся, уселся на лавку, руки на стол положил. Сергуня с Игнашей шапки скинули, уселись рядышком плечом к плечу. Баба подхватилась, вытащила из печи огромную глиняную миску со щами, поставила перед ними. Щи наваристые, с потрохом, дымятся, в нос пар лезет. Сергуня ложку взял, посмотрел, дерево темное, засаленное, края обгрызанные, вытер о полу шубейки, в миску запустил. Степан сушеный красный перец надкусил, головой завертел, рот открыл, еле слово вымолвил: — Жжет! Подставив под ложку ломоть черствой ржаной лепешки, Игнаша хлебал степенно, прихваливал: — Угодила баба щами, скусно. В кабак веселой гурьбой ввалились мужики, говорливые, во хмелю, зашумели: — Корми кашей досыта! Один из них, росточка малого, юркий, прошелся с голосистой припевкой по кабаку: Эх, да пошла плясать, Дома нечего кусать… Пришлепнув себя по коленкам, топнув лаптем по утрамбованному в камень земляному полу, мужичонка пустился вприсядку, повизгивая: Ни куска, ни корки, На ногах опорки… В кабаке пыль столбом, едкий дух. Игнаша, за ним Сергуня со Степанкой поднялись из-за стола, выбрались на свежий воздух. На торгу стало людно, видать, надоело на иордани мерзнуть. Зазывают на все лады торговки пирогами и калачами; обвивают шеи низки румяных сдобных бубликов и хрустящих баранок. Паруют жбаны с пряным сбитнем. В другом ряду жарится на угольях мясо, пахнет раздражающе. Скоморохи, гусельники, дудари потешают народ. Монах в длиннополом тулупе поверх рясы, в клобуке крестится: — Содом и Гоморра! Прошагал мимо княжий пристав, грудь колесом, на народ свысока поглядывает. Бочком, держась неприметно, двигался в толпе заплечных дел мастер дьяк Федор. Глаза настороженные, все что-то выискивают, высматривают. Монах дьяка издалека узнал, сплюнул, отвернулся. Гикая, топча конями зазевавшийся люд, промчались великовозрастные дети боярские и скрылись. От торговых рядов до Красной площади рукой подать. Здесь веселье, парни девок катают. Девки ахают испуганно, а парни тому рады, еще выше качели раскачивают, качепьников подзадоривают. У костров люд греется. В стороне мужики орлянку мечут. Парень, худой, жилистый, играет ловко, с прибаутками. Что ни метнет — так и выигрыш. Степан шубу распахнул, проговорил: — Дай удачи попытаю. — Погоди, — остановил его Игнаша. Парень снова метнул. Тут Игнаша изловчился и, подпрыгнув, поймал рубль на лету. Мужики зашумели, к Игнаше с кулаками подступили. А он рубль над головой поднял: — Гляди, обманный! — А и вправду, мужики, — ахнул один из игроков, — рубль с обеих сторон орленый. — То-то я диву дивился, до чего везуч парень, — почесал затылок второй мужик. — Бей обманщика! — закричали игроки. — Кого бей? — рассмеялся Сергуня. — Парень тю-тю! Как вы на Игнашу накинулись, так он и дал тягу. За гуляньем не приметили, как и ночь наступила. Довели Игнаша с Сергуней Степана до Кремля, дождались, когда он вошел в глубокий воротний проем, и отправились на Пушкарный двор. * * * День еще не начался. Чуть забрезжило. Тихо и безлюдно на улицах. В этой рани вдоль глухих заборов медленно брел ничем не примечательный монах. Вот он перешел дорогу, остановился у калитки версеневского подворья. У монаха в руках вытертый до блеска дорожный посох, за спиной холщовая котомка. Задрав голову, монах пристально разглядывал видневшиеся из-за высокого забора верхние хоромы боярского терема, обналиченные окна, светлый тес на крыше. Потом протянул руку, постучал железным кольцом на калитке. Никто не отзывался. Снова взялся за кольцо. Сторож спросил сонно: — Кого Бог принес? Монах ответил негромко: — Инок из Заволжья. Долго гремели запоры, пока наконец, жалобно заплакав, калитка не отворилась. Сторож закрыл собой проход, сказал: — Чего надобно, божий человек? Монах попытался пройти в калитку, но сторож, расставив руки, задержал: — Куда прешь! Монах оказался из настойчивых. Он отвел руку сторожа, нажал плечом. Мужик хватился за дубину, заорал: — Убью! — Окстись, оглашенный! — отшатнулся монах. Скрипнула дверь хором, на ступеньках показался боярин Версень. Был он в исподнем белье, валенках, на плечах шуба внакидку. |