Онлайн книга «Усобники»
Земля дышала. Она дышала, как выздоравливающий больной, радуясь жизни. По утрам лес оглашался птичьим гомоном, а ночами курлыкали журавли и кричали стаи перелетных птиц. В обже Будыя готовили землю под посев ржи, Аксинья выжигала вырубленный еще с осени кустарник и сухостой, следила за костром. Огонь горел невысоким пламенем, дымил. Подгребая золу, Аксинья думала, что зерна на посев мало и надо кланяться тиуну. Он даст, но по осени возьмет втрое. Они уж и так зимой экономили, лепешки пекли, смешивая зерно с желудями. Будый стучал топором, поправлял ограду от дикого зверя, чтобы по весне не вытаптывали и не поедали зеленя. За работой Аксинья не услышала, как подъехал тиун, соскочил с телеги и, подминая сырую землю сапогами, подошел к костру. Чуть прищурившись, сказал: Хорошая, работящая у Будыя баба. Аксинья искоса глянула на тиуна, а тот жадно вперился в нее взглядом, будто приценивался, а сам бороду почесывает, хмыкает. Подошел Будый, поклонился. Тиун спросил его: Где ты, Будый, себе такую бабу сыскал? И ухмыльнулся: Может, в какой подмоге нужда у тебя? Эвон, поляна не пахана. Приходи, коня на день-другой дам. А может, ты на бабе своей вспашешь? — И расхохотался. — Она у тебя в теле. — И снова зыркнул на Аксинью. — Завтра придешь, коня выделю и ржи, а осенью втройне воротишь. Не то одному дам, другому, ненароком и сам по миру пойду. И, усаживаясь в тележку, рассмеялся: Я мужик добрый, коли ко мне с добром! Укатил тиун, а Будый поскреб затылок заскорузлым ногтем, сказал Аксинье: Вишь, Онцифер стелет мягко, да спать жестко. «Втройне воротишь», — говорит. А случись неурожай, в кабалу иди… И хошь не хошь, а к Онциферу пойдешь с поклоном… А тиуну Аксинья приглянулась, зачастил к Будыю. То коня выделит, то зерна привезет, а сам посмеивается, успокаивает: В осень рассчитаешься! Ох, не нравится мне этот Онцифер, — как-то сказала Аксинья, — все-то он по мне очами зыркает. Чудится тебе, — отмахнулся Будый и подался в лес борти выискивать. Так уж хотелось ему Аксинью медом побаловать… А год выдался урожайный, рожь поднялась, заколосилась. Зерно стало наливаться. Аксинья радовалась: быть им с хлебом, и с тиуном рассчитаются. Близилась уборочная пора, вот-вот возьмется Аксинья за серп. Рожь уже пожелтела, золотом отдавала. Однако человек предполагает, а Господь располагает. Как-то к вечеру подул низовой ветер, нагнал тучи, и загремел гром. Заблистала молння, и полил дождь, сменившийся крупным градом. Раскатисто грохотал гром, и яркая молния раз за разом перечеркивала небо, а град сек землю. Будый вышел из избы, да так и остался стоять на поле. Он видел, как покрутило рожь, она полегла, и зашептал: Боже, спаси и помилуй!.. К утру ветер стих и дождь прекратился. При свете Будый увидел, что там, где была рожь, поле смешалось с грязью. И он заплакал, а в избе сказал Аксинье: Пропал хлеб… Уходим, Аксинья, покуда нас тиун в кабалу не забрал. Только увязали они котомки, еще не ведая, куда подадутся, как нагрянул тиун и закричал: Так-то ты, Будый, решил меня обмануть? Ну нет, поработаешь на боярина, пока долг не воротишь. Долговым холопом будешь! * * * Великий князь Дмитрий вот уже месяц как был в беспокойстве. День начинал с хождения по палатам владимирского дворца, — одолевали мысли, прав ли он был, объявив удельным князьям о намерении покарать новгородцев, заставить их признать Новгород зависимым от великого князя Владимирского. Может быть, следовало смирить свою гордыню? Распалялся гнев Дмитрия и тем, что новгородцы тянутся к Литве и немцам. Вот и брат Даниил как-то сказал: «Не разумею, Дмитрий, отчего у тебя неприязнь к новгородцам и Новгород великому князю противится». На что он, Дмитрий, ответил ему: «Настанет такой час, брат, и ты поймешь, в чем мое недовольство». Даниил пожал плечами: «Ты, Дмитрий, во Владимире великим князем сидишь, на Клязьме, а Новгород эвон где, на Волхове. Кажись, дороги их не пересекаются». Дмитрий с удивлением поглядел на московского князя. «Ужели не разумеешь, Даниил, сколь верст от Новгорода до Владимира и сколь до рубежья литовского и земель германских?» Пройдется Дмитрий по палатам, на оконца поглядит. День давно начался. В хоромах суетились, слышались голоса. Дмитрий уже уведомил удельных князей о предстоящем походе, назначив сбор дружин в Переяславле-Залесском. И князья поддержали Дмитрия. В Переяславль-Залесский уже послал свои дружины брат Андрей, явились воеводы из Бслоозера и Рязани, Ростова и Твери… Еще с начала зимы, но первому морозу, когда землю запорошило снегом, к Переяславлю-Залесскому сходились дружины. Шли верхоконные и пешие, тянулись обозы, сани-розвальни были загружены кожаными мешками с продовольствием и зерном для лошадей. Вели дружины воеводы, являлись к Дмитрию, докладывали, сколько гридней прислал удельный князь и какой поезд привели с собой. Накануне Дмитрий отправил гонца с грамотой к новгородскому посаднику, где перечислил все обиды на Новгород. А во второй грамоте — к тысяцкому и архиепископу — великий князь перечислил все грехи, какие числились за новгородцами. Послав гридина в Новгород, Дмитрий поделился своими сомнениями с воеводой Ростиславом. Тот насупил брови, ответил решительно: Коли, княже, сомневаешься, то к чему сыр-бор затеял? Коли замахнулся, бей. И негоже ослушников миловать, их вольностям потакать. Не покараешь новгородцев, другим князьям повадно будет. Дмитрий посмотрел на Ростислава, ничего не сказал, подумал: уж не на городецкого ли князя он намекает? Дмитрий и сам брату Андрею веры не дает. Сегодня он смирился, а завтра? А признал великим князем потому, что Ногай ярлык ему дал. Но что поделаешь, коли Андрей коварен. Не идти же на него войной! Не раскалывать же Русь! Эвон, и Даниил сказывал: лучше худой мир, чем добрая свара. Усмехнулся. Говорил Даниил, увещевая, а сам просил земель прирезать. На прошлой неделе побывал Дмитрий у митрополита Максима, и тот заявил: «Русь единой должна быть. О том всегда помни, великий князь. Не доводи государство до раскола. А Новгород к повиновению привести надобно, гам русичи живут, а не усобники. О том я отпишу епископу Клименту. — Чуть повременив, изрек: — Ино он и к папе римскому потянется…» Потер лоб князь Дмитрий, присел на лавку рядом с воеводой. Как, Ростислав, мыслишь, окажут ли нам новгородцы сопротивление? Воевода нахмурился: |