Книга Похищение Европы, страница 17 – Евгений Водолазкин

Несмотря на выходной день, в ресторане было довольно много свободных мест. Мы сели у окна. Пожилой итальянец зажег на нашем столике две свечи и подал меню.

— Каждый платит за себя, — прошептала Настя, не отрываясь от меню.

— Почему? — так же шепотом спросил я.

— Потому что мы получаем абсолютно одни и те же деньги.

— Мне очень хочется заплатить за нас обоих, — сказал я честно. — Пожалуйста.

Мое «пожалуйста» прозвучало вдруг так умоляюще, что Настя подняла глаза и посмотрела на меня своим спокойным взглядом. Кажется, она хотела ответить, но подошел официант. И без того сутулый, наклонившись к нам, он превратился в вопросительный знак. Смуглый, седой, с потрепанным блокнотом в руках. Мы выбрали салат из крабов и форель с гарниром. На глянцевых картинках меню они были самыми аппетитными. По моей просьбе были принесены также графины с вином и граппой.

— Тебя не обижает мое желание заплатить за обед?

— Еще никто не говорил со мной об обедах так страстно. А почему это должно меня обижать?

— Есть женщины, для которых такое предложение звучит оскорбительно.

— Ну, это не по моей части, — сказала Настя насмешливо. — Терпеть не моту феминисток.

— Правда?

— Несчастные закомплексованные тетки. Плюс разные там девушки в цвету. Я понимаю, что не у всех может получаться с мужчинами. Меня только злит, когда на этом строят идеологию. Бесхвостая лиса всегда доказывает, что без хвоста — лучше.

— А у нас это очень популярно. И ругать их здесь — ни-ни.

— Я знаю. И все-таки мне это кажется глупостью. Существуют, в конце концов, анатомические различия между мужчиной и женщиной — значит, Господь для чего-то создал их разными. Очевидно, перед ними ставились разные цели, и это мне вполне понятно. Что непонятно — это маниакальная тяга к равенству, как будто все можно со всем уравнять.

Официант принес большого размера блюда, на которых в обрамлении ярко-зеленых листьев лежали крабы.

— Вот это салат! — восхитилась Настя, надламывая ножом панцирь краба. Под панцирем показалось белое нежное мясо. — И как красиво, а?

— Красиво. Хочешь граппы?

Настя кивнула, и я налил ей граппы в маленькую с сужающимися кверху краями рюмку. Она отпила.

— С колода действительно приятно. Напоминает русскую самодельную водку.

Она сделала еще один глоток.

— Prego [4] , — сказал итальянец.

За окном пошел снег, и улица, приготовившаяся было к сумеркам, стала светлее. Машины проезжали с включенными дворниками, расчищавшими ветровые стекла. Прохожие снег не смахивали, а несли его без всякого выражения на плечах и шляпах. В сочетании с горящими перед нами свечами это было очень красиво. Меня охватило какое-то особое, рождественское, настроение, и я вспомнил, что само Рождество месяц назад прошло для меня незамеченным. Как хорошо было бы встретить его с Настей — при таких же свечах и таком же снеге.

— Когда русское Рождество? Оно, по-моему, отстает от нашего недели на две.

— Не отстает, — засмеялась Настя. — Это вы спешите. Православное Рождество седьмого января.

— Мне кажется, у вас это должно быть очень красиво.

Настя пожала плечами.

— Не знаю, ничего такого особенного я не вспоминаю. Может, потому, что Россия — не рождественская страна. Россия — страна пасхальная.

Мы совсем отогрелись и потому на десерт ели мороженое. Я любовался румянцем на Настиных щеках и напряженно обдумывал, в каких словах можно было бы пригласить ее ко мне. До моего дома было рукой подать, но я так ничего и не придумал. Разговор о феминизме неожиданно возобновился у Сары, когда мы с Настей побывали у нее несколько дней спустя. Встретив нас в дверях, Сара сказала:

— В прошлый раз я себя скверно чувствовала и, наверное, была не очень вежлива. Вы не обиделись?

Почти профессиональным моим взглядом я оценил чистоту и порядок в квартире. Было очевидно, что к нашему приходу готовились. В центре стола были поставлены кофейные чашки и ваза с печеньем. Чуть сбоку находились термос-кофейник, молочник и бутылочка коньяка. Сара пригласила нас садиться.

— Я очень рада вас видеть. Мы сегодня просто посидим. Без уборки, ладно?

В тоне и лице Сары было что-то трогательное. Я вспомнил, что такое выражение лица видел на одной из детских ее фотографий. Не зная, стоит ли в этом случае что-либо возражать, я вопросительно посмотрел на Настю.

— Я уже все убрала, — сказала Сара. — В той, опять-таки, степени, в какой здесь что-то можно убрать. Так что ваша уборка была бы пустой формальностью. — Она разлила кофе по чашкам. — Кроме того, я как женщина тоже имею право на работу.

— Это любимая идея Кристиана, — засмеялась Настя.

— А вы так не считаете? — спросила Сара, доставая из холодильника бутылку минеральной воды. — Если не возражаете, я буду пить воду.

— Как раз на днях мы с Настей обсуждали проблемы феминизма, — сказал я.

— И к чему же вы пришли?

— Кристиан пытается найти феминизму оправдание, — сказала Настя, не обращая внимания на мой протестующий жест, — а я считаю это помешательством здешних дам. И если женщина пишет в журнале, что слова общего рода следует перевести в грамматический женский род, я считаю, что ее мозги нуждаются в починке [5] .

Спокойствие Настиного голоса только подчеркнуло резкость ее высказывания. Мне захотелось как-то смягчить его, но я плохо представлял, как это сделать.

— Вы выражаетесь очень категорично, здесь так не принято, — Сара посмотрела на Настю скорее с интересом, чем с осуждением. — Но до некоторой степени я вас понимаю. Нет ничего более глупого, чем нынешние объявления о конкурсах на рабочие места. «Женщинам отдается предпочтение»! Есть специалист и неспециалист, вот и все деление. Если я умру под ножом хирурга, меня не утешит то, что он — женщина. Если я умру, меня вообще ничто не утешит.

Сара улыбнулась, не поднимая глаз.

— А если серьезно, то феминизм не устраивает меня как обобщение. Когда меня начинают рассматривать как женщину или, скажем, как еврейку, я чувствую себя каким-то среднестатистическим созданием, креветкой.

— Но существуют и какие-то общие черты, — произнес мой разговорчивый двойник. — Общие для полов, профессий, наций — вы же не станете этого отрицать? Отличаются же, в конце концов, немцы и русские!

— Отличаются, — улыбнулась Сара, — тут уж не поспоришь. Но конечный пункт всякого обобщения — это дурацкое мы и они. Моя жизнь состояла из каких-то нелепых перемещений, которые всегда были похожи на побег. Я думаю, что всякий раз я в той или иной степени бежала именно от них, от этих «мы и они». Теперь я живу, не примыкая ни к тому, ни к другому.