Онлайн книга «Университетская роща»
|
— И эти меры принимаем с сего момента, то есть, с 12 часов 24 февраля 1899 года! — напрягая до предела голосовые связки, закончил оратор и тем самым в высшей степени наэлектризовал собрание. — Согласны! — Сочувствуем и поддерживаем! — Давай сюда нелюбезную бумагу! Все подпишемся! «Нелюбезная бумага» в адрес Министерства народного просвещения пошла по рукам. Ораторы сменяли друг друга почти безостановочно. Малышев Владимир (медик, V курс): — Мы — небольшая частица той интеллигентной массы, которая именуется студенчеством. Предстоящие неприятности не должны нас смущать! Самое большое, что нам грозит, потеря одного года. Но что значит год в сравнении с тем благом, которое мы окажем товарищам и обществу? Государство, нуждающееся в интеллигентных работниках, потеряет гораздо более, чем мы. Стойте же крепко! Сергеев Иван (медик, IV курс): — Господа! Наступила новая эра противостояния студенчества… Слушайте телеграмму! Кроме Казанского, Московского университетов, закрыт и Варшавский! Да здравствует студенчество — протоплазма свободного общества! Берников Федор (медик, V курс): — Вы посмотрите, кто к нам пожаловал! Господин профессор богословия… Товарищи, обратите внимание — только один-единственный курс нам читают бесплатно — это богословие! Долой религиозный дурман! Долой Дмитрия Никаноровича Беликова! (Дружными усилиями Беликов выдворяется вон из аудитории). Щербаков Виктор (юрист, I курс): — Требую студенческого суда над Васильевым!.. За его несочувствие общему делу! Васильев не сочувствует… (Одновременно Щербаков снимает фотографическим аппаратом сходку. Выкрики: «Где Васильев? Подавайте его сюда! Мы ему покажем, как не сочувствовать!») Соколин Георгий (медик, V курс): — Педели — собаки! Педели — собаки… Гольдштейн Симон (юрист, I курс): — Пора накласть в бока жандармам! Пусть-ка сунутся в наш университет! Барабанщиков Александр (медик, V курс): — Господин ректор! Господа инспекторы! Прошу быть свидетелями: томское студенчество готово пожертвовать собой ради общего дела! Динь-бом, динь-бом, Слышен звон кандальный, Динь-бом, динь-бом, Путь сибирский дальний… Динь-бом, динь-бом, Слышно там и тут — Нашего товарища на каторгу ведут… — Барабанщиков, вы ответите за это!! — Благодарю вас, господин ректор, я — готов! Наконец «нелюбезная бумага» вернулась к председательствующему. Барабанщиков подсчитал фамилии: — Прошу внимания! Вышеуказанную резолюцию с внесенными в нее поправками и дополнениями подписало… триста семьдесят пять человек! Ура! Аплодисменты прервали его. Александр Барабанщиков выждал паузу и закончил резко, уверенно: — Объявляю Томский университет закрытым! Крылов одевался с каким-то непонятным для самого себя тщанием, даже усердием: расчесал бороду, волосы, потуже завязал шейный платок, проверил, на все ли пуговицы застегнут старый, но еще вполне приличный сюртук… Он так и не принял никакого решения по поводу вчерашнего воззвания студентов, но и оставаться дома больше не было сил. Со стороны главного корпуса доносился шум: нестройные голоса, крики, пение, возгласы «долой! ура! не допустим!», беспорядочный стук, грохот… Сходка выплеснулась из главного корпуса и продолжала «мужевать» в роще. Навстречу Крылову попался красный, встрепанный ректор, не похожий на самого себя. Он даже не заметил Крылова и не ответил на приветствие. Затем путь преградила возбужденная студенческая толпа. — Поворачивайте назад, господин Крылов! Занятия отменяются! — Я иду в Гербарий. — И Гербарий отменяется, — весело и дерзко прервали его. — Ступайте домой! В растерянности Крылов смотрел на молодых людей, в сущности, не узнавая никого. Такими он их никогда не видел. Горящие глаза. Полыхающие румянцем лица. Гордые, свободные взгляды. Резкие движения, жесты. Расстегнутые воротники курток, рубах — словно юношам не хватало воздуха. На февральском морозе — без фуражек. В волосах сверкающий снежок, осыпавшийся с деревьев. Прекрасные, молодые, чистые. Возле университетских ворот шум усилился. Нервно залился свисток городового. «Прочь! — раздались крики. — Не позволим!» Толпа отхлынула от Крылова. В это же время со стороны ботанического сада донесся чей-то жалобный крик: — Помогите! Не раздумывая, Крылов бросился на этот крик. За ним несколько юношей. И подоспели вовремя. Какие-то люди в студенческих шинелях повалили на снег профессора гинекологии и акушерства Грамматикати и расправлялись с ним пинками и тумаками. Бедный Иван Николаевич совершенно не сопротивлялся, только защищал голову руками. Вид этого побоища до глубины души возмутил Крылова, и он ринулся на помощь сослуживцу. Его тоже сбили с ног. Крылов упал и заслонил собой Грамматикати. Тяжеленные, отнюдь не юношеские кулаки, — очень может быть, что в них заложены биты-свинчатки, — опустились на его голову, спину… — Беспорядочные крики. Топот ног. Подоспевшие вместе с Крыловым студенты, поначалу введенные в заблуждение форменными шинелями, не разобрались и побоище приняли за кучу-малу. — Бей Грамматикати! — весело завопил кто-то. К счастью его никто не поддержал. — Не трогайте! — Уговору не было профессоров бить… Вы что, а? — Стой! Это же не наши!!! — Как не наши? А кто?! — Лавочники! Переодетые лабазники! — Провокаторы!! — Бей провокаторов! Товарищи, сюда! Провокация! Снег окрасился алым. Крылов с трудом вытащил Грамматикати из свалки. Помог подняться. От главного корпуса к месту свалки спешила подмога. — Бежим! Клубок дерущихся распался. Теряя на ходу шапки, хулиганствующие сынки лавочников дали деру. — Что… здесь… происходит? — задохнувшись от бега, спросил Барабанщиков. — Провокаторы! — Видать, хотели, чтобы администрация вызвала полицию… Как же, «студенты избили профессора»… — А у нас мирная обструкция! Мы протестуем мирно! — По закону… Молодые люди, возбужденные столкновением, негодовали, справедливо предполагая злой умысел. — Господин профессор… Господин Грамматикати, мы приносим вам свои извинения и просим считать произошедшее недоразумением, — обратился к пострадавшему Барабанщиков. — Мы усматриваем свою вину в том, что не успели вовремя наладить охранительные пикеты и допустили провокацию на территории университета… |