Онлайн книга «Ярость берсерков. Сожги их, черный огонь!»
|
* * * Наваждение? Чудно. Ничего вроде такого особенного, девка как девка. Две руки, две ноги, голова сверху. И одевается просто. На шее носит обычные деревянные бусы да оберег расшитый на голове – вот и все украшения. Всего несколько раз и говорил с ней. Сидел, помню, как-то на берегу, смотрел, как катит Илень свои воды, представлял, как течет он все ниже и ниже. Вот уже и потеплело вокруг, лес по берегам поредел, степь пошла, буйная, пахучая до дурмана. Потом высохла степь по берегам, изжарилась солнцем, окаменела песком и пылью. Море близко. Привкус соли в дыхании ветров и пронзительные, как тоска, крики чаек. Далеко течет Илень-река, ни глазом не глянуть, ни птицей не долететь… Задумался, не заметил, как она подошла, рядом села. Когда увидел ее, словно берег подо мной закачался. Сама подошла! – Смотришь? – спросила она своим глубоким, грудным, чуть глуховатым голосом. – Да. – Река далеко течет. – Да, – согласился я. – Много воды катит Илень. – Да. – Долго можно смотреть… Она усмехнулась? Или это мне показалось? – Да, долго, – снова согласился я. Сам понимал, не разговор это. Сидел только, краснел, как рак в горячем котле. Пошутить бы, сказать веселое или какую сплетню сплести, чтоб засмеялась, заслушалась, как получалось у меня с другими. А то заладил – да, да. Как Мяча-дурачок, который малым еще упал с дереваистех пор ходит кривым на один бок, как Леший, и гукает по-совиному. Вот сейчас она посидит и скажет: скучно, мол, с тобой. Не о чем нам говорить больше… – А в прошлом годе Корень в лесу за сук зацепился. Помнишь, нет? – придумал наконец я. Мне показалась, что она поморщилась. Почему-то я не мог взглянуть ей прямо в глаза. Отводило взгляд. Может, правда – нечистая сила? – Трудно не запомнить, – сказала она. – Не хочешь – напомнят. – А орал как! – Да, орал… Наслушалась я про то. Наши родичи – они как дети, – сказала она. – Им бы только друг другу кости перемывать. – А я? Тоже как дите? – решился спросить. Она долго не отвечала. Я, хоть и не поворачивался к ней лицом, боком сидел, одеревенел, как пенек с глазами. Но замечал – смотрит, оценивает. – Про тебя разное толкуют, – задумчиво сказала она. – А ты по правде всякие земли видел? – Видел, да. Вот и весь ответ. А ведь тут бы и рассказать, тут бы соловьем защелкать про чужеземные чудеса. С другими девками получалось, им, знал давно, лишь бы слушать чудное. А с ней не сумел. Язык прилип к зубам, как смола. Предал меня язык! – Ладно, пойду я, – сказала она. – После расскажешь… Поднялась гибко, неслышно. Улыбнулась? Или мне опять показалось? Потом я ругал себя. Вспоминал без конца, что она сказала, что я сказал, что она ответила. Долго перебирал наш разговор, как скряга в закромах перебирает свои запасы. Что тут перебирать-то – «да» и «да». А ведь мог… Сельга… Я никогда не был робким, умел ответить и словом, и делом. А тут – словно свирепый огонь выжигал меня изнутри. Огонь, по-иному не скажешь. Внутри бушевал огонь, а снаружи – пепел остывший. Бессчетное число раз я говорил себе – вот подойду объясню толком, что не могу без нее, позову с собой. И не мог. Не шли ноги, не ворочался язык-предатель. Чародейство? Второй раз мы говорили наедине, когда встретились случайно в лесу. Это было вскоре после того, как свеи обустроили свой стан на нашем берегу. Я, помню, возвращался с охоты, нес через плечо двух подстреленных зайцев. Торопился к дому. Вкусный запах свежей заячьей крови будоражил живот. С зари блудил по лесу, кишка кишке уже кукиши показывали, ворчали на хозяина дружно. А увидел ее – про все забыл. Она возвращалась из леса с травами. Через плечо несла небольшой лук, подходящий для женской руки, у пояса – расшитый по коже колчан со стрелами и маленький нож в таких же вышитых ножнах. Совсем охотница. Истинная Дива-богиня, что бродит меж лесов с луком и стрелами. Нет, Зарница… Хорс, играя лучами среди золотисто-бурых стволов высоких вековых сосен, осветлял ее темные волосы и баловался между грудей. Казалось мне, даже солнце радуется ее красоте. Я загляделся на нее. Долго удалось смотреть. Пока она сама меня не заметила. Сельга опять подошла ко мне первая. Сдержанно поприветствовала. Мы вместе пошли в селение. И опять проклятый язык еле шевелился во рту, как ворочается полудохлый сом, прочно застрявший на мелководье между камнями. Вырвать его! Она тоже шла рядом молча, ступая неслышно, совсем по-лесному, как легкая молодая олениха. Молчала. – Свеи, похоже, надолго встали, – сказал я, чтоб нарушить молчание. Она не ответила. – Мужики жалуются, пришлые воины много едят и пьют, – продолжил я, теряя голос. Конечно, нашел о чем говорить с девой… Тут вдруг кишки, которым напомнили про еду и питье, тоже вступили в наш разговор. Издали громкое, отчетливое бурчание. Спели, называется, во весь нутряной голос! Я почувствовал, что готов молить Сырую Мать расступиться под моими ногами. Улыбнулась? – Скота пожрали – самой Коровьей смерти не успеть за ними. Скорей бы уж уходили, – в отчаянии сказал я. Почему она не отвечает? Скука со мной? – Надолго, – вдруг сказала она, – может, теперь навсегда пришли свеи. – Как так? – удивился я. Она опять не ответила. – Нет, не может такого быть, чтоб надолго, – рассудил я. – Пересидят службу и уйдут восвояси. Другая дружина придет, свеи уйдут с ней биться. Или что иное случится, всегда что-нибудь случается. Сила дружины – в стремительном беге через богатые земли. Чего им сидеть у нас? Уйдут… – Уйдут одни, воротятся другие. Она говорила тихо, серьезно, медленно. Я понял наконец, не от скуки она молчала, тут иное. Думала она, много думала, а может, провидела что из грядущего. Не зря же люди говорят – ведунья она… – Их много, свеев. Будут все приходить и приходить… Я знаю это, боги иной раз позволяют мне заглянуть в будущее, – сказала Сельга, словно подтверждая мои невысказанные мысли. Я даже вздрогнул от такой догадливости. – Молодой народ, сильный, – согласился я, помолчав. – Молодой? Нет. Не они… Молодые – это наши родичи. Даже моложе, чем молодые. Что старые, что малые – все как дети. Свеи сильные – да, храбрые своим железом, свирепые от собственной силы. Но они несгибаемые. И жадные. А жадность да косность – это удел стариков. |