Онлайн книга «Харбин»
|
Мишка встал, снял с деревянных кольев медвежью шкуру, и в комнате стало немного светлее. «Ну что ж, хоть так!» Александр Петрович смочил полотенце, обтёр им лицо, грудь и почувствовал свежесть. Мишка снова зашёл, повернул его на бок и намазал чем-то пахучим спину. – Щас вашему благородию завтрак будет. После завтрака, на который Мишка принёс ту же пресную безвкусную жижу, снова захотелось спать, но Мишка сказал: – Не-е, Лександра Петрович, щас тебе спать негоже, щас я тебе лечить буду. Видать, огневица твоя грудная не вовсе прошла, ты ночью так кашлем заходился, я думал – захлебнёсси ненароком. Подставь-ка ладонь! – Мишка из-под лежака вытащил глиняный горшочек, снял с него тряпицу и подковырнул заскорузлым чёрным ногтем полупрозрачный янтарный жир. – Да грудь натри. От жира исходил удушливый запах, Александр Петрович поморщился, но откинул полость и задрал под подбородок рубаху. – Не морщись и нос не вороти, энто тебе не пирьмидонт с перьмезантом, энто жир барсучий, по-особому приготовленный, втирай-ка вот! «Пирьмидонт с перьмезантом» рассмешил Александра Петровича, и он закашлялся. – Да ты не усмехайся, а то вовсе задохнёшься, вон кака кашель тебя бьёт. Александр Петрович почувствовал, что сил за ночь у него прибавилось. – Михаил! – спросил он прерывающимся голосом, втирая жирную массу. – Ты говорил, что живёшь в деревне, дочь там у тебя и внучки, что поп ваш к красным убежал… – Александр Петрович оторвал взгляд от груди и посмотрел на Мишку. – Батюшка! – поправил тот. – Так и правду баешь. – Сидя на табурете, Мишка развёл руками. – Так и есть! И дочка, и внучки… – А отчего же ты не с ними? Мишка молчал и поглаживал бороду, когда его ладони доходили до самого низа, он прихватывал пальцами конец бороды и слегка дергал её, как бы испытывая, крепко ли она к нему приросла, и смотрел в одну точку. Александр Петрович глядел на него и понимал, что, наверное, сам того не желая, он затронул чувства этого человека, спасшего ему жизнь, но он не просил Мишку его спасать и не просил ни о чём рассказывать. Он потянулся рукою к Мишкиному локтю, тот вздрогнул, огладил колени своими грубыми, как коренья старого дерева, руками и внимательно посмотрел на Александра Петровича. – Отказало! – коротко сказал он и резко ударил себя по коленям. – Отказало мне обчество в сожительстве! – А что так? – Александру Петровичу захотелось что-то выяснить об этом человеке, во власти которого он оказался, хотя каково это будет – лезть к нему в душу. – Но если тебе неудобно, Михаил, ты не говори, это твоё право. – Отчего же, ваше благородие! Отчего же! – Он ненадолго задумался. – Травники мы. По всей тайге все травы знаем. Ишо дед мой копал, и сушил, и толок. И всё по добру было! И коренья, и травы, и от зверя чего брали, и желчь, и ишо чего много. Батька научился у деда, тот у бурятов, а я у батьки, потому святой Пантелеймон и есть наш заступник и учитель! – И так было много лет? – Много, ваше благородие, много. Я ж говорю, и дед, и батя… – Так отчего?.. – Отчего да отчего?.. Александру Петровичу показалось, что в глазах Мишки блеснули слёзы. – Позвали сход и указали, мол, иди на зимовье… и весь сказ… Александру Петровичу стало интересно. – Вот прямо так и указали? – А как ишо? Прямо так и указали! – А кто был на сходе главный? Мишка резко поднялся с табурета и в полшага вышел в соседнюю комнату, там он долго гремел, шуршал, что-то с деревянным стуком падало у него на пол, и вдруг он почти крикнул, только крик получился сиплый, сдавленным горлом. – Батюшка! – Он откашлянул и тихо добавил: – Батюшка сказывал обчеству, что рядом со святой церквой не должно быть знахарей, что с чёртом они водятся! – И опять у него что-то загремело. Как ни болела у Александра Петровича грудь, он опрокинулся лицом в мягкую кулёму, которая лежала у него под головой, и расхохотался: «Вот так дела! Батюшка выгнал лекаря из деревни, а сам подался к красным! Новомодный какой-то батюшка!» Александр Петрович заставил себя не смеяться и прислушался – Мишка возился за стенкой. «Слава богу, не услышал!» – Михаил! – уже успокоившись, вытерев слёзы и отсморкавшись в оставленное хозяином полотенце, позвал он. – Чё тебе, Петрович? – А позволь я тебя ещё спрошу? – Спроси, чё не спросить? Александру Петровичу показалось, что он услышал в голосе Мишки боль и горечь. – Михаил, как же так получается? Батюшка тебя выгнал, сам к красным убежал, а что сейчас твоё общество? Не разрешает тебе вернуться? К дочке и внучкам – батюшки-то нет! – Батюшки нет, а обчество опасается! Мишка сказал это и появился на пороге с дымящейся миской в руках, поставил её на табурет, вышел и вернулся со склянкой и двумя дешевенькими городскими лафитниками мутного стекла. – На-к вот, шулю похлебай, тута чисто мясо, вода да соль, ну и корешки каки да травки, как без них! Да и… – Мишка хрипнул в кулак, – за оздоровление твоё! Он перекрестился на образ, поклонился и зашевелил губами, и Александр Петрович услышал в тишине Мишкин шепот: – Старотерпиче святый и целебниче Пантелеймоне, моли милостиваго Бога, да прегрешений оставление подаст душам нашим. В комнате пахло варёным мясом и душистыми травами. Александр Петрович перекрестился одновременно с Мишкой, тот покосился на него и сказал: – А вроде, Петрович, не по-нашему ты крестисся! Александру Петровичу не хотелось объясняться, он почти перестал чувствовать слабость, тревогу, боль в груди, и только сказал: – Народы, Михаил, разные, а Бог один, как ни крестись, – и сам удивился тому, что его слова были похожи на речь батюшки из какого-нибудь сельского прихода. Мишка вздохнул, присел на лежак, подал ложку с парящим бульоном и разлил по лафитникам жидкость оттенка светлой сирени, от которой пахло спиртом. – Особое снадобье, тоже от бурятов научились – зюбриный зародыш в водке настоянный, много сил даёт. Александр Петрович с удивлением посмотрел на Мишку. – Матку бьют, када она брюхатая ходит! Александр Петрович поднял лафитник на просвет, посмотрел на мутную жидкость и принюхался. – Не нюхай, пей единым духом, да вот медку зачерпни, и я с тобой заодно, покеда пост Великий не начален! У жидкости был неприятный привкус сырого мяса, мёд быстро его перебил, и в груди стало тепло. – Свой мёд? |