Онлайн книга «Харбин»
|
– Да, досталось тебе… – …И тебе… – …Ничего, всё будет хорошо. – Конечно! Ты же вернулся… Шёпот в комнате был тихий, и было слышно, как в саду с яблонь на траву падают капли. – Ты так чудесно смотрелась в новой юбке… – Не вспоминай! Мне неловко! – Почему? Что тут неловкого, разве эта простая одежда может что-то изменить? – Александр Петрович погладил её светлые волосы. Анна резко отпрянула, потом притянула его к себе и зашептала: – Нет, Саша! Ты мне не ответил. Почему ты уехал в сентябре, когда твои ушли только в апреле? В спальне было темно. Анна смотрела на мужа и даже в темноте видела улыбку на его лице, как ей казалось, снисходительную. Александр Петрович молчал. – Саша, ну почему? – Разве я мог ослушаться приказа? Началась война… – Но почему тебя? – Я не могу этого знать, Анни. – Он чиркнул спичкой, и она увидела его профиль. – Не отвечай, не надо, я всё понимаю! Извини, я знаю, что спросила глупость! – сказала она, придвинулась вплотную и обхватила его грудь рукой. – Извини, моя радость. Я так могу тебя опалить, – сказал Александр Петрович, подвинулся на подушке чуть выше и пригладил ладонью её волосы; он с удовольствием затянулся папиросой, сделанной из настоящего табака, и в комнате запахло сладковатым дымом. – А что? От твоих с тех пор так ни одного письма и не пришло? – Нет, пропали, я уже и плакать перестала. Не знаю, что думать! Жалко, если Сашик никогда не увидит своих бабушку и дедушку. – Бабушек и дедушек, – поправил Александр Петрович. – Да! Извини! Расскажи, как это было! – О-о, Анни, – Александр Петрович растягивал слова, – на это нам всей ночи не хватит! – Расскажи, нам теперь некуда торопиться, завтра отдохни, хотя бы один день, визиты будем делать после… – Да, я согласен, только к Иверской надо сходить… – Поклониться Владимиру Оскаровичу? – Да, и старик этого хочет, он присутствовал, когда Каппеля хоронили, а потом выкапывали из могилы, в Чите… – Матка Боска! Не надо об этом на ночь. – Она села и прикрыла грудь одеялом. – А ты заметил, как они потянулись друг к другу? – Сашик и Кузьма Ильич? – Да! – Вот тебе и дедушка, – Александр Петрович погасил папиросу, – а там посмотрим, может быть, и бабушка появится, – тихо пошутил он, улыбнулся и посмотрел на жену. Анна подогнула под одеялом колени, положила на них согнутые руки и уткнулась в них лицом, она сидела молча, её длинные волосы покойно лежали, закрывая плечи, и сливались с цветом кружевных оборок подушки. – Может, ещё найдутся! – грустно сказала она и прислонила голову к плечу Александра Петровича. – Расскажи, как это было! Расскажи! – Как это было? – Александр Петрович снова потянулся за папиросой. – Я открою окно пошире? Анна кивнула. Он встал, открыл створки окна, забросил на одну из них занавеску, взял папиросу и стал разминать её: свежий ночной воздух полился в комнату, и Анна поёжилась. – Тебе холодно? – Нет-нет, хорошо, пусть будет так. Расскажи! – Понимаешь, даже сейчас, когда прошло столько времени, трудно оценить и понять, что произошло. Можно только вспоминать – как это было! – Он говорил с длинными паузами. – Почему? Ты ведь видел всё своими глазами! – Конечно видел, но не всё. – Он присел на подоконник. – Про войну с Германией особо рассказывать нечего, там было всё ясно: вот – окопы; с одной стороны они, с другой – мы. Они носят одну форму, мы – другую, они говорят на одном языке, мы – на другом… – Он надолго замолчал. – А вот революция! А особенно Гражданская война – это совсем другое! – Саша! Ну тогда, может быть, не надо? Может, не стоит ворошить… Извини, что я тебя попросила!.. – Да нет, Анни, стоит. В том-то и дело, что не только стоит, а просто надо это сделать; необходимо понять, что это было и почему это было так кроваво! Анна сидела не шевелясь, она уже жалела о том, что спросила, но ей хотелось услышать что-то такое, что объяснило бы ей, почему пропали её родители, а может быть, и куда они пропали; она давно перестала получать письма от своих подруг, про кого-то слышала, что те уже в Париже, или в Лондоне, или в Риге, или в Варшаве… – Всё началось после отречения государя… – 2 марта? – Да! 2 марта! Хотя, может быть, и раньше, но это если и было, то незаметно. Мы ведь не знали наверное, что происходило при дворе. Узнали только, что Гришку застрелили, и даже вздохнули с облегчением: мол, сейчас никто мешать не будет, будем готовить наступление. То, что австрийцев и германцев можно побеждать, доказал Брусилов и в четырнадцатом, и в шестнадцатом. А после отречения всё как будто встало. Мы запутались в этих агитаторах, кто за войну, кто против. Но это мы запутались, а солдаты – те точно знали свои интересы: войну долой, землю давай! И весь сказ! В шестнадцатом государь бросил к нам гвардию! Я приезжал в свой полк. Из солдат уже почти никого не осталось из тех, кто меня помнил, но как-то они ко мне подошли, эдакой делегацией, и сказали: мол, барин, шабаш войне и тебе надо «тикать домой, к жёнке под бок». Так и сказали! – Вот и надо было их послушать! Извини, я пошутила! Это я несерьёзно, я же всё понимаю! – Да-да, конечно, я знаю, ты же у меня умница! А в мае фронт начал разваливаться, но ещё кое-как держался, а в ноябре, после большевистского переворота, развалился совсем. Солдаты бросали позиции, они ошалели от свободы. Это был хаос. Они брали эшелоны штурмом и толпами, и во главе их были агитаторы-большевики. Бежали на север, на юг и на восток, по домам. У нас хоть Бог миловал, а на Западном фронте, на флотах, офицеров расстреливали, поднимали на штыки… – Как Духонина? – Да, генералу досталось, и не ему одному. В общем, началась вакханалия… Я думаю, что и Корнилов… – Лавр Георгиевич? – Он самый, подлил масла в огонь, когда добивался ввести смертную казнь для солдат, для тех, которые покидали позиции… – Солдаты перестали слушаться своих офицеров? – спросила она с каким-то детским удивлением. – Именно так! Понимаешь, Анни, это нельзя, когда молодой поручик старого солдата, извини, в морду бьёт… Ненависть, громадная ненависть накипела в солдате против нашего барства офицерского, хотя среди вновь прибывающих офицеров было много хороших. Нас, старой военной косточки, после шестнадцатого года оставалось совсем немного! – Какой ужас! – Поэтому Лавр Георгиевич, с одной стороны, был прав, конечно, как военный человек, а с другой стороны – это бы ни к чему не привело… |