Книга Мужайтесь и вооружайтесь!, страница 56 – Сергей Заплавный

— Рви! Не то своим подавишься!

— Слушай меня! — оборвал их перепалку Тырков и распорядился: — Еську отпустить! Душегуба связать и в телегу бросить! Мы его в Хлынове приставу сдадим. А ты, Харлам, бери к себе под начало новиков — и в путь! И без того много времени потеряли.

Пока казаки возились с начавшим брыкаться Кудимом Душегубом, Еська Талаев стоял, как вкопанный. Потом бросился за Тырковым.

— Не надо меня отпускать, воевода, — взмолился он. — Идти мне все равно некуда. Коли с собой не возьмешь, утоплюсь.

— Разве для того тебя мать родила, чтобы топиться? — укорил его Тырков. — Ладно, становись в обоз. Авось пригодишься…

И правда, Талаев расторопным и умелым лекарем оказался. В дороге чего только ни случается! Этот ногу подвернул, того гадюка укусила, третий кипятком себя оплеснул, четвертый от зубной или желудочной боли корчится, на пятого помытуха [57] напала… Еська тут как тут. Приумылся, приоделся — и не узнать его стало. Говорит коротко, веско, смотрит строго, требовательно. И захочешь его ослушаться, так себе же во вред…

Неподалеку от Трех Дворищ Вятского погоста кому-то из казаков дозорного разъезда показалось, что он стон из-под земли слышит.

— Стой, братцы! — перекрестился он. — Тут дело нечистое. Будто баба на помощь зовет.

— Помстилось, поди, — засомневались товарищи. — Откуда в лесу баба?

— Откуда-ниоткуда, а проверить надо. Глядите лучше.

Стали глядеть и ахнули: а ведь и впрямь баба, точнее сказать, голова молодайки в стороне от дороги из плотно умятой земли торчит. Глаза огромные, светло-зеленые, на губах кровь запеклась, русая коса отрезана и рядом брошена. Что бормочет, понять трудно.

— Изменщица, — догадался казак, первым заметивший голову. — Видать, мужем за блуд наказана. У нас в станице таких тоже по горло закапывали. Чего делать-то будем? Может, мимо проедем?

— Я те проеду! Человек же… А ну, соколики, слазьте с коней. Откапывать будем.

— Чем откапывать-то?

— Рук жалко, так деревяшку подходящую найди. Чай, не боярин…

Вынули казаки молодайку из земли, а она едва дышит. Тело холодное, руки синие. Хорошо, обоз подоспел. Еська Талаев ее тотчас своими снадобьями напоил, барсучьим жиром растер и в шерстяное одеяло укутал. Дождавшись, когда лицо у нее порозовело, а на лбу пот выступил, полюбопытствовал:

— Как тебя зовут, голубка?

— Луша.

— Ну как, Луша, на том свете живется?

На его шутку она лишь мелко-мелко зубами застучала.

В Трех Дворищах выяснилось, что Луша — жена здешнего мельника. От роду ей шестнадцать лет. Отец против воли ее замуж за мельника выдал, вот она верности мужу и не соблюла. Сошлась с Егоркой Сиротой с соседнего починка. Мельник их в сладкий час и застал. Велел сыновьям от первой жены схватить их, Лушу отвезти подальше и заживо земле предать, а Егорку в подполе запереть — пока для него подходящая казнь не будет придумана.

Пришлось Тыркову вмешаться. Егорку Сироту он тут же на волю велел выпустить, а мельниковых сыновей прилюдно выпороть. Надо было бы и самому мельнику горячих плетей за его изуверство вкатить, да слишком уж стар он, едва-едва ковыляет.

— Дикий ты человек! — пробовал пристыдить его Тырков. — Бога не боишься. А он твои седины нынче пожалел, мой кнут от тебя отвел.

— Любодейка она! — брызгая слюной, тоненько выкрикнул в ответ мельник. — Вот и получила по закону!

— Против твоего закона другой есть: покоряй сердца любовью, а не страхом и копейкой! Ешь с голоду, а люби смолоду!

— Кого люблю, того и наказываю! — не унимался мельник. — И ты мне не судья. Я на тебя управу найду! Ты небось тута не самый большой…

Егорка Сирота с первого взгляда Тыркову понравился. Невидный из себя, худенький, одежонка на нем продувная, годами чуть постарше Луши, а смотрит соколом и говорит с достоинством. Выйдя из подпола, он первым делом к Луше бросился. Склонился над ней, гладит, ласковые слова шепчет. А когда обоз дальше двинулся, молча зашагал рядом с телегой, на которой лежала она. И никого это не удивило. Сразу видно: никакой это не любодей, а человек с верным сердцем. И Луша не любодейка, а обычная деревенская девчонка, которая раньше времени бабой стала. Выросла она на выселках Никольского стана Хлыновской дороги. Туда и попросила ее отвезти. Ведь обоз все равно мимо пойдет. А там будь, что будет.

Чем-то Луша Тыркову жену напомнила.

«Эх, Павла, Павла, — подумалось ему, — как тебя порой не хватает! Умучаешься тут с бесконечными хлопотами, очерствеешь вконец, и некому тебя приласкать, утешить, а то и поворчать по мелочи. А так хочется почувствовать родное тепло, красотой женского тела насладиться. Ведь годы летят. Упущенного не воротишь. Да вот ведь не бабье это дело — дорога. Тут дай бог мужику сдюжить…».

А еще Тыркову вспомнилось, как Павла однажды по весне под лед провалилась. Вытащили ее из студеной воды едва живую. Дотронуться страшно — горит вся, в забытье впадает. Два дня он у ее изголовья просидел, травами на меду отпаивая, пот утирая, молитвенные настрои шепча, а когда она первый раз улыбнулась и голову от подушки оторвала, от счастья прослезился, чего с ним прежде не случалось.

Вот и Лушу так же три дня лихорадило, а на четвертый ночью она тихо, как свеча, угасла, никого не потревожив. Хотели похоронить ее на ближайшем кладбище, но Егорка Сирота устыдил Тыркова:

— Коли взялся добро делать, не останавливайся на середине, воевода. Возле родительского дома ей спокойней почивать будет.

— Твоя правда, Егорий, — согласился Тырков. — Светлая у тебя душа. Жаль расставаться будет.

— А я и не собираюсь расставаться, — по-взрослому сообщил Сирота. — Разве что на время.

— Вот как?! — не нашелся, что сказать Тырков. — Ну-ну…

Отыскать родителей Луши на Никольском стане труда не составило. Это были пожилые, изработанные, туповатые люди. Увидев тело дочери, они в голос завыли. А когда им Тырков три рубля на похороны дал, завыли еще громче. Егорку Сироту они скорее всего за стороннего человека приняли. Велено ему помогать, вот он и помогает. Велено остаться с ними, вот и остался…

Ратный обоз Егорка Сирота уже в Костромском уезде догнал, когда дружина к переправе через Унжу подошла.

Помня, что именно в эти края Чебот Пивов свою разбойную ватагу увел, Тырков начал переправу с особой предосторожностью. А Федор Годунов, вместо того чтобы деятельно помогать ему, принялся перечислять, кто из Годуновых в Костромском уезде родовые поместья имеет. Покойный боярин Дмитрий Иванович в Луговой половине — раз, сын боярский Семен Васильевич в Великосольской волости — два, внуки Осипа Осана в селе Дуплехово — три, Иван Михайлович в селе Сущево — четыре, нынешний тюменский воевода Матвей Михайлович в Сорохотской волости — пять, окольничий Петр Васильевич тут неподалеку — шесть…