Книга Мужайтесь и вооружайтесь!, страница 54 – Сергей Заплавный

Федор Годунов, поначалу бодрый и деятельный, от таких перемен заметно сник, стал придираться к проводнику: так ли он обоз ведет? по той ли дороге? скоро ли белый свет над головой забрезжит?..

К вечеру следующего дня в тайге стали вновь появляться гари и вырубки, а затем и местный житель встретился. Сразу видно, пермяк-охотник: лицо скуластое, глаза светлые, но узковатые, на голове высокая валяная шапка с отворотом, поверх рубахи, выпущенной до колен, наброшена меховая накидка с наплечниками, на поясе нож и сумочка для огнива, в руках посох, похожий на копье.

Переговорив с ним по-пермяцки, проводник успокоил Годунова:

— Правильно идем, воевода. Скоро сельцо Грибищево будет. Там места чистые, просторные. Лес тоже есть, но легкий, сосновый…

Наконец тайга расступилась, и заметно уширившаяся дорога вынырнула на раскорчеванное под рожь, лен и овес поле. Стена золотистых колосьев уходила вдаль к огороженным выпасам для домашней животины, а за ними поднимались на увал крепкие дворы с избой-церквушкой посредине. Это было долгожданное сельцо Грибищево.

Отродясь не видавшие у себя в глуши такого большого обоза, грибищевцы встретили дружину настороженно, если не сказать, боязливо. А тут еще Годунов на них страхи нагнал, потребовав, не мешкая, принять и накормить походников.

Здешний староста, высокий пожилой мужик с непомерно длинными руками и с такой же непомерно узкой грудью, указал место для ночлега, молча поклонился и исчез. Следом попрятались и другие селяне.

— Ах, так?! — разгневался Годунов. — Не хотят по-хорошему, получат по-плохому, — и велел подвернувшемуся под руку дружиннику: — Живо бери людей и ступай за старостой. Хоть из-под земли стервеца добудь! Я ему такое заговение устрою, век помнить будет!

Пока тот, без особого, правда, рвения, приказ Годунова исполнял, Тырков со своей сотней подоспел. Сразу уразумев, что происходит, бросил:

— Горлом изба не рубится, а согласие не делается. Дозволь мне, Федор Алексеевич, с глазу на глаз со старостой перебеседовать. А сам пока ночлегами займись. Так у нас дело лучше заладится.

Оставшись наедине с Тырковым, староста вдруг разговорчивым сделался. Он сразу понял, что этот воевода зря лаять его не будет, а выслушает и, может быть, даже в его положение войдет. А оно не такое уж и завидное. Одно дело, когда в жизнь Грибищева никто зря не вмешивается, другое, когда всяк норовит чужим добром не по правде разжиться. Волостной и уездной власти сверх положенного дай, на государя вдвое отчисли, хотя Москва, по слухам, давно без него живет и ляхам во всем потворствует. А тут еще бездельные казаки набегать повадились. Зимой их ватага в Грибищеве крепко поозоровала. Мед и деготь весь уразбоили, сухие и соленые грибы. Ну это куда ни шло! Так ведь коней чуть не всех забрали, овец и бычков перерезали. Хорошо, бабы коров выплакали. Без коров как же? С тех пор поселяне оправиться от такого разора не могут. Так что угощать проезжих особо нечем. Разве что молоком да птичиной, да огородным овощем. Но их на всех, поди-ка, не хватит. Зажиточных-то людей на селе раз, два и обчелся. Остальные — сироты малые либо старые. С них и взять нечего.

— Да мы брать ничего и не собираемся, — успокоил старосту Тырков. — Нам привет важнее всего другого. Чай, не без своего запаса идем. Но коли молочка или чего свеженького дадите, сполна заплатим.

— Это совсем другое дело! — повеселел староста. — Это мы враз спроворим. Копейка никому лишней не будет.

И тотчас дворы грибищевцев распахнулись. Бабы стали выносить обозникам кто чем богат. Несмотря на поздний час забегали по стану ребятишки. А мужики так за ворота и не вышли. На вопрос Тыркова — почему? — староста ответил:

— На всякий случай. Мало ли что статься может.

— И что, к примеру?

— Опасаются, как бы твои люди их не приневолили. Ведь те казаки, что зорить нас приходили, тоже-ть ополчением представлялись. Будто бы они против зловредных бояр и польского змееныша Владислава за прямого руського царя поднялись. Ну и поверстали у нас трех мужиков. Против силы куда денешься? За главного у них хромец был, именем Чебот, но я бы его скорее Хайлой назвал, до того он горласт и вздорен. Сперва мне этот хромец про какого-то Заруцкого байки плел, потом его писаное полномочие в нос совал. А я сроду грамоте не научен, в московских делах плохо смыслю. Мне лишь бы тут тихо и согласно было. Хорошо, хоть неприбыльных мужиков удалось отдать, а кого поухватистей при себе оставить.

— Хромец, говоришь? — оживился Тырков. — Уж не Пивов ли? Чебот Пивов, а?

— Навроде он. А ты почем знаешь, гсподине?

— Мир тесен. Приходилось в Пермь по делам службы наезжать. Был тут у вас на воеводстве другой Пивов — Петр Васильевич. Дельный человек. Может, помнишь?

— Откуда? У меня на воевод память дюже худая, — скорбно вздохнул староста. — Лучше сразу скажи, куда клонишь?

— А туда и клоню, что Чебот Пивов — племяш Петра Васильевича. И тоже в Пермском крае подвизался.

— Да ну?! — сглотнул слюну староста. — И чего ему тогда рядом с дядей не сиделось? Был бы сыт и пьян, как дети других высоких покровителей.

— Время такое, мил-человек. Великая разруха в умах сделалась. Ну и натура, само собой, наружу вылезла. Хватай, круши, наверх по чужим головам лезь! Этот заворуй двум самозванцам успел послужить. Тогда и охромел. В опалу его сюда сослали, а он пристава порешил и в разбой ударился. Не только станы, города с другими атаманами захватывал.

— Не может такого быть.

— Может. Три года тому, когда я между пермичами и вятичами по сбору казны для князя Скопина-Шуйского посредничал, в Котельниче чуть не полторы тысячи государевых изменников собрались. Четыре сотни из них Чебот Пивов привел. А нынче у него под рукой сколько?

— Человек пятьдесят.

— Негусто. Захирел Чебот, измельчал. По твоим словам выходит, что он нынче за Ивана Заруцкого прячется… Про Заруцкого я тебе так скажу: заслуженный человек, но очень уж ненадежный. Он часть подмосковного ополчения собрал и кремлевских поляков в осаде держит. Но настоящее ополчение сейчас в Ярославле копится. Под князем Дмитрием Пожарским.

— Сроду про такого не слыхал.

— Еще услышишь! Его время впереди.

— А тебя самого как величать?

— Василей Фомин Тырков я. Имя негромкое, но я его стараюсь не марать. Назовись и ты.

— Стафей Долгоруков.

— Ну что же, Стафей, со знакомством нас. Скажи напоследок, куда Чебот Пивов идти собирался?

— Сперва в Малмыж на Вятке, потом куда-то на Унжу… Да ты не заботься, Василей Фомин, на день пути вокруг дороги спокойные.

Но Тырков велел выставить усиленные караулы. Осторожность лишней не бывает.

Как хорошо после сытного ужина испить парного молока и сладкой колодезной водицы и уснуть под высоким звездным небом зная, что завтра дорога наконец-то ляжет по солнечным увалам с легкими сосновыми борами, устланными белым мхом, похожим на ковер, украшенный кустиками вереска, толокнянки, брусники, что у сельца Грибищева с длинноруким старостой Стафеем, который, как и все мирные люди Московского государства, об одном лишь мечтает — о тишине и согласии, его дружина может отдыхать спокойно…