Онлайн книга «Потешная ракета»
|
– Доеду, Бог даст. Толчок дал ход другим размышлениям батюшки. «Отчего обозные лошади всегда, ровно осляти тупые, ступают непременно след в след, выбивая тем самым на ровном пути ложбины? – поставил вопрос отец Логгин. – Отчего так тянет их идти наезженною колеею? Впрочем, скольких образованных, на первый взор, отцов духовных тоже тянет по наезженной колее? И только редкие особы способны проложить свой путь…» Далее отец Логгин задумался об особом пути Руси святой и размышлял об сем без отрыву до ночной стоянки у деревни Погорельцы. Холопьевцы, посовещавшись, решили, что ночи пока еще не зело морозны, потому проситься на постой в сараи и сеновалы, платя за сие солью и другой платой, они не будут, а дружно поужинают у общего костра и лягут спать в возы. Все занялись делом. Кто пошел за хворостом, кто за водой, кто за рогатиной подвесить котел. Другие выбивали кресалом огонь в пучки сена, дабы развести костер, вернее два, один подле другого. Рубили несколько толстых лесин, чтоб горели оне всю ночь, давая тепло стражам. И только Олексей разминал ноги да плечи, прохаживаясь по поляне. – Эй, стрелец! – крикнул ему холопьевский старшина. – Мы за тебя работать не нанимались! Хватит красоваться, бери топор. – Я уж свое дело сделал! – ответствовал Олешка. – Это какое дело? В небо три раза сплевал? – Не сплевал, а на охоту сходил да дичи набил. И Олексей вытащил неведомо откуда и картинно бросил к костру двух пестрых куриц. – Угощаю. Дичь! Самая свежатинка, утром еще на лесном токовище токовала, а к ужину к нам попала. Холопьевцы оживились и радостно захохотали: – С таким стрельцом не пропадешь! – Это на каком же токовище твои куры токовали? – Какие ж сие куры? – делано удивился Олешка. – Коли это куры, то сей монах – девица красная! Феодосия, тащившая несколько сухих хворостин, запнулась и чуть не повалилась на землю. Бросив ветвие к костру, кинулась прочь, в воз. – Куры петуха любят, – продолжал Олексей. – А сии птицы – тетерева. Кур бабы руками ловят, а тетерки сражены из огнеметной пищали. За такими, прямо сказать, незатейливыми шутками быстро развели костер, засыпали в котел крупу, а «тетерок», разрезав на куски, нацепили на пруты и пожарили над угольями. Опосля этого, истекая слюной, сели вкруг костра. – Позову монаха нашего, что-то его не видать, – сказал Олексей. Феодосия сидела в возке с опущенной главою. – Чего надулась? – Почто ты меня к курицам приплел? Почто про девицу упомянул без нужды, лишь бы поглумиться? – Да я ж нарочно! Чтоб сомнений ни у кого не возникало. Пошли, а то схавают дичь, нам не оставят. Феодосия, хмурясь, слезла с воза и пошла к костру. – Боле не шути! А то рассорюсь с тобой! – сказала она по дороге. – Не буду, – заверил шебутной ее товарищ. – Вот те крест! Феодосия впервые за два последних года вонзила зубы в мясное. Ох, до чего вкусно! Обгладывая с косточки сочное, ароматное от дымка мясо, повеселела, перестала сердиться и простила Олексею его глумы. У костра все беседы вертелись вокруг Москвы. Как это всегда бывает, нашелся детина, у которого был брат двоеродный, и был тот брат самовидец московских краев, ибо ходил туда с обозами раз сто, а сейчас обосновался в Белокаменной, живет кум царю, держит в Китай-городе лавку, где торгует плешивой притиркой, мылом и еще всякой всячиной. – Плешивой притиркой? – принялись смеяться детины. – Это для чего же такая, какое место ей притирают? Али черта лысого в портищах? Темнота скрывала, как бросало Феодосию в краску от мужеских шуток. – Неученые вы мужики! Втирают ее бояре в плешь на главе, чтоб волосья росли гуще. Или в бороду, у кого не растет, как вон у монашка нашего. Феодосия сжалась. Все захохотали. – Феодосий пока еще отрок, – заступился Олексей. – У него после такая брада нарастет! По самые муде! Все опять повалились со смеху. Феодосия еле удерживала слезы. – Феодосий, сколь тебе лет? Едва не ответив «семнадцать», Феодосия прикусила язык и пожала плечами. – Не помнит ничего после недуга, – со вздохом сказал Олексей. – Совсем ничего? Ну отца-то с матерью помнишь? Феодосия отрицательно покачала головой. – А «Отче наш»? Феодосия растерялась. Выручил ее Олексей. – После угара забыл, а как ночью очнулся, я ему напомнил. Двоицу раз повторил, так теперь от зубов отскакивает. Без «Отче наш» никак нельзя! А другие молитвы еще не успел ему начитать, так ни словечка! Ну ничего, дорога длинная, все вспомним. – Ишь ты! Беда! – посочувствовали холопьевцы. – Худо Иваном, родства не помнящим, быть. Не приведи Бог. Все замолчали. Тишину прервал детина, которому не терпелось еще похвалиться братом-московитом. – В Москве в каждой избе – водопровод. – Какой еще водопровод? – Неуж не знаете про водопроводы? – И не слыхали! Даже Феодосия забыла про страх разоблачения, подняла голову и в предвкушении утвердила взор на рассказчике. Эх, не случилось возле сего костра отца Логгина – он уж улегся, подоткнувшись толстым войлоком, на нощный сон, а то красно набаял бы про римские акведуки! – Бабы московские с ведрами к колодезям не бегают, чтоб натаскать в избу воды. И в баню для мытья или стирки с реки ушаты с водой не таскают. Вода сама собой притекает прямо внутрь хоромов. – Это как, ручьи роют? Или с помощью чего? – С помощью механики! В подробностях не расскажу, сам не видал, ведаю только, что ставят высокую башню и наполняют ее водой. А от башни во все стороны идут трубы, видно, навроде печных, и сии трубы оплетают весь град, в каждую хоромину тянутся, вода по сим трубам затекает в избу и там льется, как из самовара. Знай, рублевики серебряные плати. – Рублевики? Так за воду, чтоб в бане помыться, надо деньги отдавать? – загалдели слушатели. – Вот столица! – А вы как думали? Лежать на лавках будете, а вода за бесплату по щучьему веленью сама придет? – За воду платить серебряным рублевиком? Али там в Москве умом повредились? Али у них баб нет – воды натаскать? Так на что такая безработная баба нужна? Али бабы ихние такие нежные, что коромысло из рук валится? – гомонил народ и тряс головами, мол, ходовые москвичи, за все рады деньгу содрать. Феодосия долго не решалась подать голос, но неодолимое любопытство взяло верх и она спросила баском: |