Книга Щит земли русской, страница 29 – Владимир Буртовой

Вдруг ударил ему в нос теплый воздух, напитанный запахами уже не гнили, а степного разнотравья. Слаще этого воздуха он в жизни еще не вдыхал. С великой надеждой в сердце глянул Янко вперед, а потом вскрикнул радостно, будто от тяжкого сна очнулся — невдалеке увидел маленькое светлое пятно. То был конец подземного хода. Уж теперь-то доберется он до вольного воздуха и ласкового теплого солнца, а там пусть будет, что бог пошлет: удача или смерть.

Прополз немного Янко и остановился, упиваясь запахами полыни. Это ее светло-синие стебли густым частоколом закрыли выход из-под земли. Янко лежал затаясь. А вдруг там, у выхода, его поджидает находник? И бога в помощь крикнуть не успеешь, как без головы останешься. Либо тугой петлей перехватят шею, уведут в неволю. Долго лежал, слушал ветром размытый гомон вражьего стана, всматривался сквозь полынь, остерегаясь раздвинуть ее рукой. Видел густые ветки шиповника за толстыми, перекрученными у земли кустами боярышника. А что там, за этими кустами?

Вдруг качнулась дальняя ветка шиповника — маленькая серо-синяя пичуга с ветки на ветку прыгнула, нырнула вглубь куста. Там ее встретил многоголосый и жадный писк.

— Гнездо! — обрадовался Янко. — Знать, рядом никого нет, если птица с кормом прилетела безбоязненно.

Янко не стал пугать птицу, притаился у выхода из норы и терпеливо ждал, когда вечерние сумерки надежно прикроют землю темным пологом и густым туманом по низинам. По этому вот овражку, минуя печенежские костры и стражу при них, проползет он немым и неслышным ужом, как учил когда-то ползать небывальцев опытный дружинник Ярый…

Занемело у Янка тело от однообразного лежания, и, когда потемнел западный небосклон, край которого просматривался поверх кустов, осторожно выбрался он из норы, поспешно отряхнул землю с локтей и колен, лицо утер подолом платна. Выглянул из оврага и увидел: не далее одного перелета стрелы стояли чудные островерхие кибитки на больших колесах, а пешие и конные находники покрывали степь вокруг Белгорода, как в ясную погоду муравьи покрывают муравейник, снуя беспрестанно друг за другом из одной норки в другую. И не стал ждать, пока угомонится вражий стан, пока печенеги влезут в кибитки и улягутся спать. Пополз оврагом, вжимаясь в полынь и высокую лебеду, норовя поднырнуть под разлапистый высокий лопух.

— Теперь только бы добраться мне счастливо до трех оврагов, только бы коснуться руками непролазных зарослей: воевода Радко велел идти левобережьем Ирпень-реки, там меньше будет печенежских дозоров перед Киевом.

И вот Янко остановился у крайних высоких кустов шиповника на краю обрыва, постоял недолго, высматривая в зарослях, нет ли там врага, а потом без оглядки на крепость прыгнул с кручи. Следом покатились комья сухой глины, обломки мелких, отшлифованных дождями кореньев. Янко едва успевал уворачиваться от встречных пней и вывороченных стволов, быстро-быстро перебирал ногами, чтобы не ухнуть вниз головой. Наконец ухватился рукой за гибкую иву и остановился неподалеку от ручейка, задохнувшись от радости.

— Неужто прошел? Неужто не кинутся по следу? — потом залег в густой траве, чувствуя прохладу влажной земли разгоряченным телом, и настороженно вслушался в звуки, которые доносились в овраг сверху.

Но звуки были размеренные, спокойные.

А у нас нонь во граде-то Киеве,

А богатырей у нас в доме не случилося,

А разъехались они все во чисто поле.

Былина «Васька-пьяница и Кудреванко-царь»

— Князь! Князь Владимир с дружиной Днепром плыве! — этот радостный крик мигом облетел Гору Кия и впереди босоногой толпы отроков по Боричеву увозу скатился в Подол и там всполошил киевский люд. Побросав дела, киевляне, кроме дружинников на городских стенах, прибежали к устью Почайны — десять лодий под парусами спешили с верховья Днепра. Легкий попутный ветер гнал слабую волну, надувал паруса, трепал нечесаные вихры отроков и седые бороды старцев.

Лодии плавно вошли в тихую Почайну, ткнулись носами в берег и замерли, словно притомившиеся кони у коновязи после долгой и нелегкой дороги.

— Слава! Слава князю Владимиру и дружине! — крики ликующих киевлян вихрились под крутым берегом. Вокруг радостные лица, слезы надежды на скорое избавление от печенежского напастья, протянутые к небу руки — теперь-то не гулять боле находникам под Киевом! Укажет князь Владимир Тимарю путь из земли Русской!

Князь Владимир, высокий, борода и усы тронуты ранней сединой, осторожно сошел по сходне на берег, прикрыл от ветра и легкой пыли воспаленные глаза, перекрестился на дальние купола каменной церкви Святой Богородицы, отстроенной минувшим летом 996 года. У сходни старая киевлянка в черном платне преклонила колени и поймала усталую руку князя Владимира.

— Полно тебе, женка, — князь приподнял ее за локти. Поразился, увидев застывшее, будто из камня высеченное лицо и скорбью наполненные голубые глаза. Участливо спросил — Печаль у тебя какая?

— Сын мой Вешняк отпущен был в Белгород с воями, княже… — и не досказала, задохнулась накатившимися слезами горя.

— Белгород — не слабая крепость, — успокаивая женщину, сказал князь Владимир, а сам с трудом на ногах держится — утомило неподвижное и долгое сидение в лодии.

— Печенеги голову Вешняка кинули в Киевский ров, — тихо сказал кто-то из киевлян. Князь качнулся, прошептал:

— Бог неба, сколь можно терпеть и страдать от Дикой Степи? — закрыл глаза. Сотенный Власич прокричал рядом:

— Коня князю Владимиру!

Придерживаясь рукой за луку седла, князь оглянулся сказать женщине, что за Вешняка, за старые и новые обиды возвратился он в Киев мстить печенегам. Но каменноликой женщины в толпе уже не разглядеть.

За князем из лодии вышли дружинники, построились в ряды и медленно потянулись крутым увозом на Гору Кия, к княжьему терему.

Рано поутру, выслушав утомленного годами и заботами киевского воеводу Волчьего Хвоста, князь Владимир спросил, было ли какое известие от белгородского воеводы Радка?

— Нет, княже, — воевода Волчий Хвост медленно раздвинул ладонью длинные седые усы, кашлянул в кулак, зябко передернул сутулыми плечами — свежо дует в палаты от Днепра через открытое окно. — Посол византийского императора Василия просит встречи. Давно уже сидит в Киеве, тебя, княже, дожидается.

Князь Владимир медленно встал с лавки. Просторное голубое корзно облегло плечи, приятно грело спину. От долгого пребывания на воде ломило поясницу, и князь, засунув руку под теплое корзно, помял спину жесткими пальцами. Встал у окна, и взор нечаянно упал на бронзовых коней, взятых в памятном походе на Корсунь.

— Что ему? — спросил князь Владимир.

Воевода не понял, о ком речь — о посланце или об императоре византийском. Сказал глухо:

— Грамоту привез. А о чем — тебе только поведает.

— Вели покликать, — и медленным движением руки огладил длинные, почти до груди русые усы. Мягкие сафьяновые сапоги неслышно ступали по коврам. Князь подошел к стене с оружием, потом возвратился к окну — из церкви Святой Богородицы выходили красно одетые киевляне. Толпа раздалась, и у выхода показалась княгиня Анна с прихрамывающим княжичем Ярославом и с прислужницами-гречанками. Десятилетний Ярослав не по годам сумрачен, должно нелегко идти ему около чужой женщины-княгини, когда своя мать Рогнеда выслана отцом из Киева. [46] Буднично одета княгиня, лишь золотой обруч украшал голову: в беде земля Русская, не до праздности теперь. Княгиня подняла взор на терем, увидела в окне князя Владимира, заторопилась.