Онлайн книга «Дневник грешницы»
|
Кити обмахнулась веером и захихикала. О, я читала, разумеется, г-жу Шталль, но ее романы не оставили в моей памяти заметного следа – как-то все у нее выходило длинно, слащаво и ненатурально. Одни и те же герои, жгучие голубоглазые брюнеты, вооруженные одной саблей, спасали одних и тех же восточных красавиц, сражаясь с добрым десятком янычар, а красавицы дико вращали своими восточными глазами, то и дело лишаясь чувств – надо полагать, от томной гаремной изнеженности. Кажется, среди героев и в самом деле был один русский граф, который ради разнообразия спас красавицу из гарема Видинского паши не с помощью сабли, а исключительно метко стреляя из двух револьверов. – Но ведь с осады Плевны прошло больше двадцати лет, – попыталась я вразумить Кити, – граф Б., должно быть, и сам уже стар – не меньше сорока. Едва ли он теперь похож на героя романа. Старый, толстый, лысый, с бакенбардами, и борода веником, – дразнила я Кити, – и к тому же наверняка женат на турчанке – тоже старой и толстой. Она тебя отравит каким-нибудь турецким зельем, едва ты посмеешь приблизиться к ее мужу… Кити от восторга заболтала ножками и стукнула меня веером по руке. – Аннет, Кити, где вы? – услыхали мы жалобный голос Петеньки, а потом и он сам воздвигся тонким, темным, словно вырезанным из черной бумаги, силуэтом на фоне ярко освещенного зала. Руки его были пусты, и Кити воскликнула: – Как вы посмели, корнет, явиться без мороженого? – Ах, mesdames, – жалобно отвечал Петенька, подходя к нам, – поверьте, я сделал все, что в моих силах! Но ананасного не нашлось. – Тут он поклонился Кити и, пользуясь тем, что она в преувеличенном негодовании отпрянула от него, ловко уселся на диванчик с ее стороны. – Что же касается фисташкового, то негодяй лакей признался, что только что подал последнюю порцию графу Б. Ради вас, Аннет, я готов на все, и я не преминул бы обратиться к графу, а в случае отказа – вызвал бы его на дуэль, но, к величайшему моему сожалению, я с ним не знаком! От лакея я узнал лишь, что граф в курительной, и заглянул туда, но там оказалось столько пожилых важных господ, в том числе и наш генерал, что я… – Что вы струсили и пошли на попятный, – заявила безжалостная Кити, поднимаясь. – Идем, Аннет. Подадим мсье корнету пример храброго поведения и познакомимся с графом сами. – А как же мазурка? – упавшим голосом осведомился Петенька. – Анна Владимировна, вы же мне обещали! На мгновение я заколебалась. Но Кити уже тянула меня за руку в сторону курительной, и к тому же корнета ни в коем случае не следовало поощрять! Во всяком случае, мне – почти невесте его превосходительства князя Д. В знакомстве же с пожилым и женатым графом никто не смог бы усмотреть ничего предосудительного. В дверях курительной, однако, Кити остановилась, вспомнив, что дамам заходить туда не следует. – Что нам делать, Аннет? – с легкой тревогой спросила она, заглядывая в приоткрытую дверь. Я также заглянула – и убедилась, что Петенька не солгал: там и в самом деле находилось множество солидных господ в мундирах и в штатском, удобно расположившихся на мягких диванах и в покойных венских креслах и ведущих степенные беседы под сливавшимися в причудливые ленты клубами синего табачного дыма. – А, вот и моя Аннушка, – услыхала я сзади голос папеньки, – ты, верно, ищешь меня? Мы с Кити обернулись. Рядом с папенькой стоял высокий, очень красивый господин лет тридцати пяти – сорока со светлыми волосами и гладко выбритым загорелым лицом. Он был во фраке; но стройность его фигуры, тонкая талия, широкие, горделиво развернутые плечи и все то, что военные называют выправкой, свидетельствовало, что ему доводилось носить и мундир. Господин поклонился нам с учтивостью истинного вельможи. Мы с Кити сделали реверанс по всем правилам Смольного института, хотя Кити едва удержалась, чтобы не рассмеяться. – И Катенька здесь, – продолжал радостно папенька. – Позвольте, mesdames, рекомендовать вам: мой старинный знакомый, граф Алексей Николаевич Безухов. * * * Дочитав до этого места, Ирина Львовна Строганова в некотором волнении отложила в сторону ветхое, пожелтевшее, с давно выцветшими чернилами письмо и задумалась. Прошло больше ста лет с тех пор, как ее прабабка, Юлия Александровна, получила это послание. Однако имя графа Ирина Львовна услышала совсем недавно и при каких-то весьма важных для нее обстоятельствах. Вот ведь память стала! «Старею я, что ли? – расстроилась Ирина Львовна. – Да нет, не может быть!» Не сорок ведь еще (сорока лет Ирина Львовна побаивалась, как некоего рубежа), а как этому графу из письма – от тридцати пяти до сорока. И фамилия его Безухов. Как у Пьера Безухова из «Войны и мира». Может, я читала что-нибудь этакое? Вряд ли. «Балканскую историю» я точно не читала, а про мадам Шталль с ее героическими брюнетами даже никогда и не слыхивала. Граф – высокий блондин, красавец и наверняка будущий герой романа этой самой Annette, иначе стала бы она разводить столь длительные подготовительные сентенции… Безухов. Горячо! Ну же, еще немного! Ирина Львовна с коротким смешком закрыла глаза и откинулась в старинном бабушкином кресле. Две недели назад она говорила по телефону с Карлом Роджерсом – тем самым, о котором были написаны первые ее книги. Карл сказал, что снова займется поиском своих русских корней, и у Ирины Львовны мелькнула надежда, что он вскорости приедет в Россию. Но про «вскорости» никакого разговора не зашло. А три года назад, когда состоялось их знакомство при обстоятельствах весьма необычных и, можно даже сказать, замечательных (тут Ирина Львовна мечтательно потянулась в кресле и вздохнула – да, были времена!), он вскользь упомянул, что его бабушка по материнской линии была русская. Урожденная графиня Безухова. Ирина Львовна встрепенулась. Глаза ее, яркие, темно-зеленые – «У вас красивые глаза!» – говорили ей, потому что больше хвалить было, собственно, нечего, – загорелись молодым, ищущим блеском. Очень осторожно она развернула норовившие сложиться снова ветхие листы (из середины высыпался серенький порошок, прах засушенной сто лет назад фиалки) и продолжила чтение. * * * – Граф, это моя дочь Анна Владимировна и ее подруга, княжна Екатерина Дмитриевна Лукашина. Прошу, как говорится, любить и жаловать. Граф поцеловал мне руку. Хотя на мне были шелковые перчатки, а поцелуй являлся обычной светской любезностью, мне показалось, что моей обнаженной кожи коснулся теплый июльский луч. Знаешь, как в те короткие дни, когда сумрачный Петербург на пару недель посещает благословенное лето и приходится прятаться от яркого солнца под кружевными зонтиками… Ах, мы так бережем нежную белизну наших лиц и рук, и точно так же поступают мужчины благородного сословия! А граф был загорелый, словно простолюдин, и все же, все же… Он склонился над рукой Кити, и несколько драгоценных мгновений я могла смотреть на него в профиль без помех, не опуская глаз и не опасаясь быть уличенной в нескромности. |