Онлайн книга «Князь Тавриды»
|
По дороге Григорий Александрович встретил курьера, отправленного из армии в Петербург, и узнал от него, что князь Репнин уже подписал мирный договор с Турцией. Забыв свою болезнь, Потемкин стрелою помчался в Галац. Тотчас же по прибытии туда был позван князь Репнин. — Несчастный, что ты сделал!.. — воскликнул Григорий Александрович. — Я исполнил свой долг… — спокойно отвечал Репнин. — Ты изменил мне… Князь Репнин нахмурился. — Как ты смел начать без меня кампанию? — неистовствовал Потемкин. — Я должен был отразить нападение тридцатитысячного турецкого корпуса сераскира Ботал-Бея. — Но как дерзнул ты заключить мир не только без моего согласия, но даже не посоветовавшись со мной?.. Мир невыгодный, и в тот самый день, когда Ушаков одержал победу над турецким флотом у мыса Калакрии, когда султан уже трепетал видеть русский флот под стенами Царьграда… Несчастный! — Я исполнил свой долг, повторяю вам, ваша светлость. — А я повторяю тебе… — с пеной у рта закричал Григорий Александрович, — что ты головой поплатишься мне за эту дерзость… Я велю тебя судить, как изменника… — Ваша светлость… — возразил Репнин, с трудом сдерживая свой гнев, — если бы вы не были ослеплены в эту минуту гневом, то я заставил бы вас раскаяться в последнем слове… — Угрозы… — зарычал Потемкин. — Да ты знаешь ли, что через час я могу приказать расстрелять тебя… Князь Репнин гордо поднял голову и пристально глядя на светлейшего, спокойно отвечал ему: — Знаете ли, князь, что я могу арестовать вас, как человека, противящегося повелениям государыни. Григорий Александрович остолбенел. — Что это значит? — спросил он задыхающимся голосом. — Это значит, что я повинуюсь и обязан отдавать отчет в своих действиях одной государыне императрице. Потемкин понял, что во время пребывания его в Петербурге императрица уполномочила князя Репнина на самостоятельные действия. Страшный удар был нанесен его самолюбию. Он удалился к себе в кабинет и слег в постель, на самом деле совершенно разбитый и нравственно, и физически. В это время, а именно в половине августа, в Галаце скончался брат великой княгини Марии Федоровны, принц Виртембергский. Григорий Александрович полубольной был через несколько дней на похоронах. Выйдя из церкви, он, в задумчивости, вместо своей кареты, сел на похоронные дроги, но вовремя в ужасе отступил. Это произвело страшное впечатление на суеверного Григория Александровича. Через пять дней его, уже совершенно больного, повезли в Яссы. Тут болезнь князя ежедневно стала усиливаться, и натура, изнуренная трудами, страстями и невоздержанностью, не могла победить ее, несмотря на старание и искусство генерал-штаб-доктора Тимона и доктора хирургии Массота. Сначала, впрочем, ему стало лучше, но, по нетерпеливости своего характера, он не берегся, то и дело нарушая правила диеты, и болезнь перешла в горячку. К нему приехала его племянница, графиня Браницкая. Григорий Александрович пожелал приобщиться святых тайн и послал за духовником своим, архиепископом Херсонским Амвросием, который и прибыл к нему вместе с русинским митрополитом Ионою. Оба они умоляли князя беречь себя, принимать лекарства и воздерживаться от вредной пищи. — Едва ли я выздоровею, — отвечал он им, — сколько уже времени, а облегчения нет как нет. Но да будет воля Божия! Только вы молитесь о душе моей и помните меня. Ты духовник мой, — обратился Григорий Александрович к Амвросию, — и ведаешь, что я никому не желал зла. Осчастливить человека было целью моих желаний. Амвросий и Иона не могли удержать рыданий и, обливаясь слезами, приступили к исполнению великого таинства. Потемкин исповедовался и приобщился с живейшими знаками веры и тотчас же велел собираться к выезду из Ясс. — По крайней мере умру в моем Николаеве, — говорил он, — а то место сие, наполненное трупами человеческими и животных, более походит на гроб, нежели на обиталище живых… 2 октября дрожащею рукою он подписал последнюю официальную бумагу — полномочие генералам Самойлову, Рибасу и Лошкареву на окончательное ведение мирных переговоров с Турцией, а 4 числа, бережно уложенный в экипаж, отправился в Николаев, в сопровождении графини Браницкой, правителя канцелярии Попова и нескольких слуг. С самого начала дороги Григорий Александрович жаловался по временам на сильную боль в желудке. В общем, впрочем, он был в веселом расположении духа. — Тише, тише! — кричал он во время приступов боли кучеру. Ехали тихо и в день отъехали только двадцать пять верст. К ночи припадки желудочной боли усилились. Экипаж остановился. Князя внесли в хату, стоявшую на дороге. Он несколько раз спрашивал: — Скоро ли рассветет? Чувствуя удушье, он судорожно вырывал пузыри, заменявшие в хате стекла. — Боже, Боже мой, как я страдаю… — изредка стонал князь. — Дядюшка, успокойтесь, в Николаеве вы отдохнете, выздоровеете… — успокаивала его графиня Александра Васильевна. — Выздоровею… — повторил Григорий Александрович… — К чему мне выздоравливать… Я лишний на этом свете… Императрица более не нуждается во мне… Горькая усмешка пробежала по губам светлейшего. — Дядюшка, вы несправедливы… Государыня до сих пор к вам расположена… Когда мир будет окончательно заключен… — Мир… — заскрежетал зубами Потемкин, — мир! Я не хочу мира! Этот мир опозорит меня в глазах всего света… Я хочу войны, жесткой, упорной, неумолимой… и хоть бы мне пришлось вести ее на свой счет, я продал бы свое последнее имение и отдохнул только в Царьграде… Волнение еще более усилило боли… Наконец занялась утренняя заря. Потемкина снова уложили в карету и продолжали путь. Боли несчастного страдальца все усиливались. — О, как я страдаю, как страдаю… — то и дело повторял он. — Потерпите, дядюшка, мы остановимся у первого дома… — Не могу… стой… — пронзительно вскрикнул Григорий Александрович. Кучер вздрогнул и остановил лошадей. Место было совершенно пустынное. С одной стороны расстилалась бесконечная равнина, с другой, чернелся густой лес… Кругом не было видно ни одного жилища. Браницкой стало страшно. — Остановитесь! Мне дурно! Теперь некуда ехать, некуда ехать… Умираю… Выньте меня из кареты… я хочу умереть в поле… Слуги, окружившие карету, поспешно разостлали белый плащ под деревом, стоящим при дороге, и положили на него князя. Свежий воздух раннего утра облегчил страдания больного. |