Онлайн книга «Русский ад. На пути к преисподней»
|
Теперь она почти не вставала с кровати: жить лежа — это легче. Раисе Максимовне стало по-настоящему страшно весной 91-го, в мае, когда она увидела, как Михаил Сергеевич по вечерам изучает телефонные разговоры своих ближайших соратников. По его приказу Крючков записывал всех: Александр Яковлев, Медведев, Примаков, Бакатин, Шахназаров, Черняев; КГБ делал (для удобства) своеобразный «дайджест», и Михаил Сергеевич его просматривал. Потом, минувшей весной, стало еще страшнее: впервые за 38 лет их жизни она увидела, как Михаил Сергеевич плачет. Началось с глупости. Ира, их дочь, сказала, что Сережа, врач, ее приятель, назвал сына Михаилом (в честь Горбачева). Родители его жены рассвирепели, выгнали ребят из дома, и теперь парень обивает пороги загса: по нашим законам, оказывается, дать другое имя ребенку — это целое дело. И Михаил Сергеевич взорвался. Он кричал, что Ира — дура, что ему совершенно не обязательно все это знать, что Ире с детства все дается даром, что ей нужно уметь молчать — и т. д. и т. д. Ира вскипела, за нее глухо вступился Анатолий… — а Михаил Сергеевич как-то сразу обмяк, сел на диван и закрыл лицо руками… Раиса Максимовна знала, что она будет с ним всегда, до конца, что он — ее судьба. А Михаил Сергеевич? Сам он? После Фороса ее вдруг кольнула мысль: если бы Михаилу Сергеевичу снова, еще раз вернули бы ту ослепительную власть, какая была у него в 85-м, но с условием, что ее, Раисы Горбачевой, не будет рядом с ним… вот как бы он поступил?.. Нет, есть вопросы, которые человек не имеет права себе задавать… Врачи молчали. Это было ужасно. После Фороса, утром 24-го, Горбачев позвонил Ельцину: «Борис Николаевич, тебе присвоено высокое звание Героя Советского Союза…» — Еще чего, — огрызнулся Ельцин. — Подпишете — и это будет ваш последний Указ… Так и сказал, сволочь! Сблизиться не получилось: обещая дружбу, Горбачев мог обмануть кого угодно, но только не Ельцина. А водка? Горбачев знал, что если Ельцин пьет, он пьет по-черному. Горбачев отлично помнил этот документ: весной, в конце апреля, Александр Яковлев принес ему подробную, страниц на двадцать, выписку из «истории болезни» Ельцина. Цикл запоя — до шести недель. Жуткая абстиненция. Резко слабеет воля, и в этом состоянии он легко поддается на любые уговоры, угрозы и провокации. Яковлев тоже хорош: дождался, пока Горбачев прочтет, и спрашивает: — Что с этим делать-то? — В газеты отдай! — разозлился Горбачев. — Что… — что… Хочешь, отдай пациенту… И действительно: Яковлев поехал в Белый дом и отдал папку Ельцину. А что тут сделаешь, в самом деле? Бедная страна! Многие мужчины, влюбившись в ямочку на щеке, по ошибке женятся на девушке целиком… «Убить… не убьют — значит будут играть с Конституцией. Но это ж смешно, в самом деле… я ж все вижу… да? А если… не вижу? Тогда? Нет, вижу. Вижу! Тогда-то он и сделал эту глупость: вызвал в Кремль маршала Шапошникова. Да еще Бакатина; Президент Советского Союза верил Бакатину как себе. 26 сентября 1991 года, еще одно (уже был Форос!) начало его конца. Идиотское совещание в Кремле, в его кабинете, точнее — в комнате отдыха… Как он жалел сейчас об этом разговоре, Господи! И с кем, с кем говорил? С Шапошниковым?! А с кем же еще было ему говорить? Маршал — трус. Приказ явиться в Кремль застал его поздно вечером, в самый… неподходящий момент, в постели, но Земфира Николаевна, супруга министра обороны, не обиделась, потому что это все пустяки, а Кремль — это Кремль, ничего не поделаешь, «твари дражайшие», как звала она Раису Максимовну и Горбачева, это — теперь — их главные кормильцы. Утром 23 августа, в тот самый час, когда Шапошников, главком ВВС, собрал Главный штаб, чтобы (на всякий случай) выйти из партии, ему позвонил генерал армии Моисеев, первый заместитель неизвестно какого министра обороны (Язов с ночи был в Лефортове), передал, что Шапошникова вызывает Горбачев, и, прикрывая трубку ладонью, спросил: — Это правда, что ты с партбилетом расстался? — Так точно… — дрогнул Шапошников. — Ну-ну… А вот я бы не торопился, — бросил Моисеев и положил трубку. В кабинете Горбачева сидели Ельцин, Бурбулис и два-три человека, которых Шапошников не знал. — Доложите, что вы делали 19–22 августа, — сухо приказал Горбачев. Шапошников заявил, что он сразу же возненавидел ГКЧП и был готов разбомбить Кремль, если начнется штурм Белого дома. Ответ понравился. — Из КПСС вышли? — спросил Горбачев. Шапошников смутился, но отступить было некуда: — Принял… такое решение. Горбачев посмотрел на Ельцина: — Что будем делать, Борис Николаевич? — Назначить министром обороны! — сказал Ельцин. Главный военный летчик Советского Союза чуть не упал. — Приступайте к своим обязанностям, — тут же сухо приказал Горбачев. — Вам присвоено воинское звание маршала авиации. Выйдя из кабинета, Шапошников наткнулся на Моисеева. Лицо нового министра обороны было как взорвавшаяся плодоовощная база. — Аг-га, — скрипнул Моисеев. — Говорил тебе, с партией не торопись! Через несколько минут Горбачев своим указом отправит Моисеева в отставку. На самом деле Евгений Иванович Шапошников был не глупым человеком, отнюдь. С годами он все чаще и чаще задумывался над интересным парадоксом: в России так трудно получить генеральские звезды и тем более власть, что потом, когда эта власть — есть, все, абсолютно все, усилия тратятся только на то, чтобы эту власть сохранить. Иными словами: честно работать — уже невозможно. Любой журналист, который зарабатывает, подлюга, на твоих же пресс-конференциях, сильнее, чем ты, министр обороны! Это не он боится говорить с тобой, а ты с ним, потому что тебя, министра обороны Советского Союза, за одно неосторожное слово, которое он — будьте спокойны! — тут же выкатит в газеты, могут выкинуть не то что из армии… из жизни, а ему, гаду, — хоть бы хны! Ему не грозит отставка, нет; тебя, может быть, последнего боевого маршала в Европе, можно уничтожить, как козявку, а он будет только смеяться; у тебя власть, а у этой мелюзги сила — вон как!.. Ельцин несколько раз приглашал Шапошникова к себе на дачу. Шапошников видел: у Горбачева уже нет власти, у Ельцина — еще нет. Они намертво, морским узлом связали друг другу руки. Объективно Горбачев нравился Шапошникову больше, чем Ельцин. Встречая Ельцина из поездки в Америку, Шапошников собственными глазами видел, в каком состоянии Президента России вывели из самолета, — пожалуй, это было самое сильное впечатление за всю его жизнь. |