Онлайн книга «Русский ад. На пути к преисподней»
|
Появилась пустота, она давила на Гейдара Алиевича со всех сторон… — это как жизнь в квартире с пустыми стенами… Отвратительно шли работы на БАМе (Алиев курировал не только медицину), туннели строились медленно, очень тяжело, их заливало водой. Люди погибали. Каждый день. От Алиева скрывали правду, но, прилетев в Тынду, он первым делом пошел на кладбище, пересчитал все свежие могилы… Алиев работал за двоих, за себя и за премьер-министра, за Тихонова, но работа, радость от результатов, не могли сломать его одиночество; с одиночеством он не справлялся. Алиев ненавидел старость! Он ценил Малый театр, восхищался работой Хейфеца в «Перед заходом солнца», Михаила Царева в роли Клаузена, но величие старости, мудрости (Царев излучал величие) это театр, это все-таки театр! Старость есть прелюдия к смерти, но старость можно отодвинуть, отогнать… — впрочем, Гейдар Алиевич не любил и себя молодого!.. Его тяготили воспоминания о Нахичевани. Память о своем отце, совершенно непонятном для него человеке (они всегда жили вместе, бок о бок, но что это меняло?). Работа в архиве НКВД, он начал с НКВД, там были хорошие пайки… все это, эгоизм молодости (Алиев с ранних лет смотрел на себя с достоинством, иногда — с восхищением) и голод, жуткий голод ледяных нахичеванских зим… — нет, Нахичевань никогда не грела его душу, он сроду не называл себя «нахичеванцем», никогда! Позже, в Баку, Алиев сделал все, чтобы получить образование, чтобы его жизнь здесь началась как бы заново, чтобы этот город — Баку — стал бы его городом. На всю жизнь! Цель — победить бедность. Перевезти в столицу маму. Если получится — перевезти сюда всех братьев и сестер, их у Алиева семеро! Он мечтал быть архитектором. Сохранились его наброски, в них виден молодой график, искренне увлеченный колоритом своей страны. Рано утром устроиться с мольбертом в старом городе, изобразить Девичью башню (его мечта о любви) — пыльный, но чистый, очень добрый, на самом деле, невероятно яркий город — Баку! Чистый, наивный парень из провинции, с самых границ, — Гейдар Алиев, будущий Президент… Смерть Зарифы-ханум заставила Гейдара Алиевича еще и еще раз вспомнить все, что она говорила ему о Горбачеве… У Зарифы-ханум был дар видеть людей насквозь. Вдруг — инфаркт. Гейдар Алиевич выжил, хотя Чазов, руководитель «кремлевки», был уверен, что это — конец. Он только-только пришел в себя после наркоза, а Чазов уже стоял перед его кроватью с белым листом бумаги и ручкой. — Это что? — не понял Алиев. — Что принес? — Прошение об отставке, надо подписать… — главный кремлевский врач говорил с Гейдаром Алиевичем как с ребенком, — ваше прошение! Состояние у вас, Гейдар Алиевич, неважнецкое, пора бы и отдохнуть, наконец… хорошенько… Сердечная мышца ослабла, почти не работает, вот он, БАМ, Гейдар Алиевич, вот они перегрузки… это, короче, уже не мышца… так, оттонка… Алиев мгновенно пришел в себя. — Слушай, ты меня лечи… — Надо заявленьице подписать, Гейдар Алиевич! Вы можете умереть… Глаза у Чазова были как два ножа. — А я, Евгений, хочу умереть за рабочим столом! — Гейдар Алиевич, послушайте: я как врач и как коммунист… — Вот и лечи меня, если ты… у нас… не только коммунист… Я помру — ты что, рыдать будешь… на моей могиле?.. Чазов замер. — Я вынужден… — Уходи, Евгений Иванович. Немедленно уходи. Спасибо за спасенную жизнь! Такой же диалог (по смыслу) был (в свое время) у Чазова с Косыгиным. В палате. Сразу после инфаркта. Через несколько дней Алексей Николаевич все-таки подписал заявление об отставке. Оставшись без работы — умер. Спустя две недели. Алиев понимал: Михаил Сергеевич («ты, Гейдар, не помер, значит, пеняй на себя!..») от него не отстанет. Зарифа-ханум предупреждала: ублюдок. Мужчина, который никогда не был мужчиной, всех боится, как Сталин, поэтому уничтожает всех, кто сильнее, чем он… — а Гейдар Алиевич, наивный, все время улыбался, звал Зарифу-ханум «антисоветчицей»… Уйти пришлось. Тихо и незаметно. Дисциплина чертова! Все, как хотел Горбачев, — по состоянию здоровья. Инфаркт. Просьба о пенсии. Через два месяца случился Нагорный Карабах. Кто организовал этот дикий праздник на стадионе в Сумгаите, когда отрезанная голова армянского мальчика стала футбольным мячом? Какова истинная роль в карабахских событиях восточных филиалов «Бай Прокси»? Почему Горбачев после Сумгаита, именно Сумгаита, стал панически бояться американцев? Отставка Алиева и сразу — Карабах. Совпадение? Резня в Сумгаите повергла Алиева в ужас. Разумеется, его уже вывели из Политбюро, но Гейдар Алиевич все еще оставался членом ЦК. Пропуск на Старую площадь у него был. В 9.00 утра 3 марта 1988 года Алиев пришел к Георгию Разумовскому, секретарю Центрального Комитета КПСС. Коротко сказал помощнику, что Сумгаит — это прелюдия к распаду Советского Союза, начало конца их страны, поэтому он, Гейдар Алиев, как бывший руководитель республики, категорически требует, чтобы Разумовский его выслушал: секретариат ЦК обязан знать соображения Алиева по стабилизации («надеюсь, еще не поздно…») ситуации в Нагорном Карабахе и в соседних районах. Помощник Разумовского, «старый коммунист», как он представился Гейдару Алиевичу (дед еле-еле стоял на ногах), был поражен такому напору… — Алиев не умел говорить громко, у него — слабые связки, но он говорил так горячо, так убежденно, что его было слышно, казалось, во всех коридорах этого ужасного здания. Разумовский растерялся: он принял Гейдара Алиевича только после консультаций с Горбачевым, ближе к вечеру, — на десять минут. Все это время Алиев сидел на стуле в его приемной и никто не предложил дважды Герою Социалистического Труда хотя бы чашку чая. Разумовский сразу дал понять, что Михаил Сергеевич уверен: события в Сумгаите — дело рук Алиева. Говорить было не о чем. Как Гейдар Алиевич не двинул секретарю ЦК по его красно-розовой физиономии — загадка. Очень хотел, очень, — и не смог, не так был воспитан, хотя полагалось именно так, в физию… «Главное в людях — власть над собой», — любила повторять Зарифа-ханум. Властная, умная — но сколько в ней, в этой женщине, было тепла!.. По вечерам, когда становилось совсем грустно, Гейдар Алиевич писал Зарифе-ханум длинные-длинные письма: брал чистый лист бумаги, ручку… и разговаривал с ней как с живой. Он писал медленно, выводил каждую букву, потом долгодолго читал (и перечитывал) написанное, стопочкой, аккуратно, складывал эти листки в красную папку с надписью «для доклада» и закрывал ее в ящике стола. |