Книга Тайные дневники Шарлотты Бронте, страница 75 – Сири Джеймс

Несмотря на солнце, поначалу мне было не по себе рядом с мистером Николлсом. После стольких лет отчужденности и моей давно лелеемой вражды мы не знали, с чего начать беседу. Я боялась ляпнуть что-нибудь не то и вернуть нас в опасные воды, викарий выглядел не менее робким, и какое-то время мы хранили неловкое молчание. Когда мы оставили поля и достигли диких лиловых пустошей, я набралась смелости и подала голос:

— Сэр, хочу еще раз выразить огорчение, которое испытала по поводу ваших прошлых проблем из-за мисс Мэлоун. Вам действительно пришлось покинуть Тринити-колледж из-за нее?

— Да. Я вернулся домой и два года работал школьным учителем, надеясь в будущем обелить свое имя.

— Вы работали школьным учителем? — удивилась я. — И я тоже.

— Знаю. Ваш отец рассказывал. Как ни крути, это занятие нравилось мне намного больше, чем вам, мисс Бронте, и все же не было моим истинным призванием. Когда наконец мисс Мэлоун устыдилась и покаялась в грехах, меня восстановили в университете.

— Слава богу. Полагаю, они убедились в вашей полной невиновности и принесли извинения?

— Да. Они также пообещали, что изымут этот случай из моего досье и больше не вспомнят о нем. Однако в результате мне понадобилось семь лет вместо обычных пяти, чтобы получить степень по богословию.

— Понятно. Когда вы появились в Хауорте, мне было известно, что вам двадцать семь и вы недавно посвящены в сан, но я считала, что вы просто позже других поступили в университет. А что привело вас в Англию после выпуска, мистер Николлс?

— Найти место викария в Ирландии в наши дни проблематично. Пришлось пересечь Ирландское море в поисках счастья.

— Наверное, тяжело оставить родную страну и семью, сэр?

— Непросто. Но все к лучшему. — Он покосился на меня с едва заметной улыбкой. — Довольно об этом. Я предпочел бы говорить о вас, мисс Бронте. По словам вашего отца, вы посещали школу.

— Да… даже три.

— Он рассказал мне о вашей первой школе. Я знаю, что вы терпели суровые лишения, и знаю, что случилось с вашими сестрами Марией и Элизабет. Давно хотел выразить сочувствие вашей утрате.

— Благодарю, мистер Николлс.

— Я тоже потерял сестру в раннем детстве.

— Неужели? Мне очень жаль. Как ее звали? Сколько ей было лет?

— Ее звали Сьюзен. В четыре года она заболела и умерла. Она была такой ясноглазой, румяной девчушкой, полной жизни и света. Мне было всего семь, и я ужасно разозлился. Я не понимал, как Бог посмел отнять у меня любимую чудесную сестру.

— Мне едва исполнилось девять, когда скончались мои сестры. — Я взглянула на викария с симпатией и неожиданным родственным чувством, ведь нас связывали похожие печальные истории. — Полагаю, потерять любимого брата или сестру тяжело в любом возрасте, но в раннем детстве — особенно. В некотором смысле я так и не оправилась.

— Я тоже. Именно утрата Сьюзен привела меня на духовную стезю. Я стремился лучше понять Господа и наше место в мире, хотел научиться даровать покой и утешение тем, кто страдал, как я.

— Нам в Хауорте повезло, что вы избрали духовное призвание, сэр, и что жизненный путь привел вас сюда.

— Боюсь, еще вчера вы считали иначе, но мне приятно, что ваше мнение переменилось.

В его голосе таилась беззлобная насмешка. Он впервые общался со мной с безмятежным весельем, оставив свою обычную мрачность и серьезность, и это застало меня врасплох. Я невольно улыбнулась и ответила не менее насмешливо:

— Могу ли я надеяться, сэр, что вы не таите на меня злобу?

— Можете.

— Я рада.

Теперь мы шагали по глухой тропе. Река вздулась от весенних дождей; она неслась вниз по лощине, полноводная и прозрачная, отражая то золотые лучи солнца, то сапфирную синеву неба. Свернув с тропы, мы зашагали по мягкой луговине с изумрудно-зеленой травой, пестревшей мелкими белыми цветочками и усеянной золотыми звездами желтых цветов. Холмы обступили нас со всех сторон.

— Отдохнем? — спросил мистер Николлс, когда мы подошли к утесам, охранявшим ущелье, из-за которого доносился гул соседнего водопада.

Кивнув, я села на большой камень. Викарий опустился на камень в паре футов от меня и снял шляпу. Ветерок шевелил его густые темные волосы и ласкал лоб, а лицо радостно сияло в полуденном свете. Впервые в жизни я заметила, насколько он красив.

— Разве не чудесно было бы, мисс Бронте, вытереть доску и начать все сначала, как если бы мы только что встретились?

— Чудесно, — отозвалась я.

Но оставался один момент, который мне хотелось навсегда изгладить из памяти мистера Николлса: лживые вульгарные заявления брата о моей привязанности к некоему бельгийцу, случайно подслушанные викарием. Однако я не осмелилась поднять эту тему. Вместо этого я добавила:

— И потому я буду очень благодарна, если вы забудете мои вчерашние язвительные замечания.

Мистер Николлс посмотрел на меня.

— То есть, с вашей точки зрения, меня можно называть христианином?

— Несомненно можно, сэр.

— И священником?

— Да.

— Вы не считаете меня автоматом?

Я изогнула губы.

— Нет. Вы придерживаетесь некоторых весьма косных взглядов, сэр, с коими я никогда не соглашусь, но это свидетельствует о наличии у вас твердых принципов. Что, напротив, делает вас мыслящим человеком, а не механизмом.

— Мыслящим человеком… это еще куда ни шло… но, надеюсь, не невыносимым негодяем?

— Нет. По крайней мере, насколько мне известно, — засмеялась я.

Викарий присоединился ко мне; веселый громкий смех, казалось, исходил из самой глубины его натуры. Затем на его щеках неожиданно вспыхнул легкий румянец, улыбка увяла, а глаза уставились куда-то за реку.

— К слову, о чистой доске, мисс Бронте. Мне очень хотелось бы взять обратно одну фразу, которую я позволил себе вскоре после нашей первой встречи. Я много переживал из-за нее и, полагаю, причинил вам боль.

— Неужели? Какую именно фразу, сэр? — с натужной небрежностью обронила я, прекрасно понимая, о чем он.

— Возможно, вы не помните. Я искренне надеюсь на это, но сам забыть не могу. Это случилось три года назад, когда Бренуэлл и Анна вернулись из Торп-Грин и мы с мистером Грантом явились на чай. Мы превозносили себя и унижали женщин самым бессовестным образом, и вы решительно — и справедливо — выразили свое мнение. Я был слишком молод и глуп, чтобы сознавать, насколько бесчувственно мы себя вели, и когда вы покинули комнату, я произнес слова — я на самом деле верил, что вы не услышите, — которые до сих пор вызывают во мне сожаление и стыд. — Викарий понизил голос: — Я назвал вас злонравной старой девой.

Я уставилась на него.