Онлайн книга «Ушкуйники Дмитрия Донского. Спецназ Древней Руси»
|
– Изрядный ты, видать, воитель! И дружина добра. А словно бы и не московляне? Поновляев тяжело вздохнул, будто тут только почуяв смертную усталь: – О том, княже, сказ долгий и зело непростой… От Прони-реки до Вожи-реки, что крутою десятиверстною петлею опоясывает долину меж собой и Окою, для комонного полдня пути – за глаза. Пронская дружина с поновляевской ратью, отягченные обозом, дорогу эту осилили вдвое медленнее. Князь Данила, рассудив здраво, что не оставит Бегич безнаказанным разгром мурзы Марата, который к тому ж и Мамаевым родовичем оказался, вывел из града своего ратников да немногочисленных, не утекших еще в лесные чащобы жителей. Не щадя, рьяно подбадривая плетьми, гнали татарский полон. Горело у русичей в груди ретивое: сохранить, не расплескать давешнюю воинскую удачу. И то сказать: когда еще гнали к реке Воже сотни взятых на бою ордынцев! Поди, и не бывало такого покуда вовсе. В другую, в ордынскую сторону волоклись чуть не ежегод доселе невольничьи караваны, в коих стенали, прощаясь навек с родимой землею, русские полонянки. Недаром же, видно, и зовется издревле река эта пленницей-вожею. Уже к вечеру, когда перевезлись через ее неширокое по августовской поре стремя, заметили далекое зарево. – Град жгут, нехристи! – князь Данила, насупясь, глядел в заречную сторону. – Ну, ничего, есть и на черта гром. Пора отучить поганых землю зорить! – Не побивши – не выучишь! – мрачно отозвался Поновляев. – Это верно. Не боится свинья креста, а боится песта! Миша с князем оборотились к подъехавшему неслышно незнакомому дружиннику. Тот, расхмылясь во всю широкую лукавую рожу, отмахнул поклон, глянул смело: – Дозволь, княже, слово молвить! – Молви, коль начал. Экий ты, брат, безобычный. – Данила, улыбаясь, покачал головою. – От князя Дмитрия? – От него. Ждет он тебя, княже, в стане своем. – Далече? – В объезд – так к обеду, а прямо – так дай бог к ночи! – Ну, язык у тя, кмете, ровно заноза! Данила улыбался, не во гнев, видно, легло бахарство московского воина. – А он Заноза и есть. Поновляев подъехал вплоть к замолчавшему вдруг краснобаю: – Узнаешь? Тот и рот в изумлении открыл: – Миша! Великий князь не умедлил принять Данилу Пронского. Обняв, прищурился лукаво: – Привел за собою Бегича на нашу голову! Что и деять-то теперь, не ведаю. – Как что деять, брате? Бить! – Это ты славно сказал – бить! – Дмитрий осерьезневшими глазами глянул в лицо Даниле. – Да не просто бить, а разбить дозела, в муку истолочь поганскую силу! – На переправе будем сечь ордынцев? – Пронский в свой черед вопрошающе воззрился на великого князя. – Ну, иссечем их сколько-нибудь в реке, а остальные в степь уйдут невережены? Не годится сие! Не старопрежни нынче годы. Будем ворога не отражать, а поражать! Пустим ордынцев на сю сторону и место оставим на полчище, чтоб раздавить вражью силу! – Выдюжим, брате? – Выдюжим и осилим! В победу верю крепко. Сам с большим полком в лице стану. Андрей Полоцкий – славный воитель, в батюшку Ольгерда, – с правой руки будет. Тебе же, Данила, место – слева от большого полка. Уж не обессудь, что не набольшим туда ставлю. Там воеводою боярин Назар Кучаков – да ты знаешь его, поди, – тоже в ратном деле вельми искусен. Не обидишься? Пронский в ответ даже рукою протестующе замахал: – Что ты, Дмитрий Иваныч! Рать – она что скакун добрый – узду должна чуять. За один-то день то содеять никак немочно. А уж когда рать с воеводою с полслова друг дружку начнут понимать, тогда только воинские дела и вершить. Да вот хоть у меня давеча под Пронском… Князь Данила поведал о нежданной помочи поновляевской дружины, которая со своим воеводою – как един кулак, едина могуча воля. Дмитрий выслушал со вниманием, переспросил, как‑де звать старшого, просветлел ликом: – А ведь я, поди, выручника твоего знаю. Хоть и по заочью, да не худо! Бренок, вели сюда созвать князь-Данилы спасителя. Бренок, до того молча внимавший княжеской беседе, встрепенулся готовно: – Он здесь, у шатра твоего. Добавил, усмехнувшись: – С Горским не наговорятся никак. – Созови обоих. Поновляева Дмитрий встретил приветливо. Пальцем вначале погрозил шутливо: знаю, мол, ведаю про досюльные ушкуйные дела, да уж ладно, пусть не будет быль молодцу в укор. Потом снял с руки тяжелый перстень: – Дарю жуковиньем сим за прежнюю службу и на будущую! – Спасибо, княже, за щедрый поминок! – Миша поклонился. – Только вот неладно начал я нынче службу ту. – Как так? – Да шел с нами из Орды вельяминовский холуй – поп Григорий. Вельми злонравен и хитер тот поп. Подпоил я его, чтоб уведать, с чем послан на Русь тот соглядатай. – И что же? – А то, что на жизнь твою злоумышляет он, княже. Коим же образом злобесие то учинить готовится – доподлинно не вызнал. Думал с собою приволочь, стеречь наказал, да вывернулся он в смятне, ровно вьюн. Плеснул в лицо Степану Калике из скляницы зелье какое-то – мало глаза не выжег – да и утек. Только по зелью тому сужу – не отравителем ли тайным пришел он по твою душу, княже? – По душу мою и без вельяминского попа охотников хватает! – хмуро усмехнулся Дмитрий. – Где ж он теперь обретается? – А где б ни обретался, найдем! Из-под земли сыщем! Прикажи, княже! – шагнул вперед Горский. – Будет и волку на холку! Чаю я, обретешь ты, Петро, того попа, ежели Бегича завтра добьем. Готовьтесь к битве! А битва близилась. На всем в эту ночь, казалось, лежал гнетущий ее отпечаток. Зловещим казался даже мирный горьковатый дым тьмочисленных костров, опоясавших в одночасье ставший вражеским противоположный берег. Хоть и знали русичи древнюю ордынскую хитрость – зажигать на ночевке лишние костры, дабы устрашить супротивника неисчислимостью войска, но и у храбров сжимались сердца, когда взглядывали они в заречную сторону. На русском берегу огня не вздували, ели сухомятью, да не больно-то и лез кусок в горло при виде вражьих кострищ, коих не больше ли, чем звезд на высоком августовском небе. Кто сравнит-сосчитает? А кто и хотел бы то сдеять, все едино не сможет: знобкой пеленою укутал с полночи и небо, и реку густой туман. Самая пора русалкам-водяницам на берег выходить, счастья искать. Берегись, богатырь! Дашь такой красавице зарок, и не любиться тебе вовек с иными жонками. А нарушишь клятву – сгибнешь, зачахнешь. Зато покуда верен слову, обережет тебя водяница от вражьего меча, отведет и стрелу, и копье. Многие ли отвергнут ныне русалочьи объятья, многим ли выпадет счастье уцелеть на завтрашней рати? Неисповедимы, Господи, пути твои! |