Книга Хранители Кодекса Люцифера, страница 45. Автор книги Рихард Дюбель

– Недалеко. Эти двое, без сомнений, были вчера в нашем лагере, чтобы подслушать разговор, – после того, как сменились.

– Они могли услышать что-то важное?

– Нет, только обычные пражские сплетни, – успокоил его Киприан. – Кто поддерживает кайзера, а кто – эрцгерцога Фердинанда, кто из дворян-протестантов трус, готовый в любую минуту перейти на сторону католической церкви, и кто из господ-католиков уже ведет переговоры с протестантами о переходе в их веру.

– Как там Вацлав?

– Слава богу, что он там, а не здесь. – Киприан легонько ткнул Андрея в плечо. У него возникло ощущение, что в вопросе Андрея таился более глубокий смысл, чем обычно. К тому же он достаточно хорошо знал своего друга, чтобы понимать: Андрей куда больше склонен к резонерству, чем надо бы.

– Ему уже двадцать три года, – медленно произнес Андрей. – Скоро наша маленькая семья распадется.

– Он взял на себя обязательство работать писарем на фирме «Хлесль и Лангенфель» до конца этого года. Возможно, парень все еще надеется, что во время очередной поездки ты возьмешь его с собой. Почему ты этого не делаешь, для меня остается загадкой. Тебе бы не помешало иметь при себе помощника, а фирме пригодился бы преемник, когда ты наконец станешь старым и толстым.

– Я знаю. Но мне не хочется втягивать в эту беспокойную жизнь кого бы то ни было. Я бы хотел, чтобы он осел на одном месте. Сам я так жить никогда не мог.

Киприан смотрел на друга своим обычным спокойным взглядом.

– Ты ему так ничего и не рассказал.

Андрей покачал головой.

– Андрей, ты совершаешь ошибку. Впрочем, я говорю об этом вот уже двадцать лет подряд.

– А я вот уже двадцать лет подряд не устаю повторять: несмотря на нашу дружбу, тебя это совершенно не касается.

– Меня касается все, – добродушно заметил Киприан, но Андрей уловил в его голосе неприятные для себя нотки. Когда речь шла о людях, которым принадлежало его сердце, Киприан не шутил.

– Да не знаю я, как ему об этом рассказать! – воскликнул Андрей, не скрывая досады. – Сейчас, например, я даже не представляю, каким образом буду говорить с Вацлавом на эту тему.

– Ты прав, с годами все усложнилось.

– Надеюсь, что однажды подходящий момент все-таки наступит. У нас с Агнесс тоже так было…

– И как тяжело это оказалось для вас? Андрей, ты ведь не одолжение Вацлаву делаешь. Если ко мне ты прислушиваться не желаешь, то хотя бы прислушайся к младшей сестре.

– Ну и как я должен рассказать ему эту ужасную историю, Киприан? Может, я должен сказать: «Послушай, сынок, вообще-то, я выкрал тебя из сиротского приюта, когда ты был наполовину мертв, чтобы подсунуть тебя женщине, которую я любил, но которую, к сожалению, убили два черных монаха»?

Ты же знаешь, мы с Агнесс всегда тебя поддержим. Мы все были замешаны в этой истории, и Вацлав – последняя, не привязанная к паутине ниточка.

– Чепуха, – заявил Андрей. – Сама библия дьявола остается открытым вопросом. И так будет всегда, пока у кого-нибудь не хватит наконец духу, чтобы сжечь ее.

– Идею сжечь невозможно, – возразил Киприан. – Скорее идея сожжет нас.

Филиппо добрался до большого леса, раскинувшегося между западной оконечностью империи и землями Богемии, прежде чем его охватили сомнения. Город, в который он пришел, поразил его своим архитектурным и топографическим совершенством. Холодная красота между холмами, пахнущими свежей землей, пестрые фасады домов, башни, кажущаяся несерьезной линия городских стен, которые нависают над откосом, а также спокойное сочетание замка на возвышенности и своенравного здания кафедрального собора на фоне по-весеннему сияющих зеленых лесов и цепями холмов, устремившихся на восток, – все это напоминало знающее себе цену произведение искусства.

Даже сосуществование католиков и протестантов, казалось, не давало здесь ростков ненависти. Католическое большинство невозмутимо наблюдало за протестантами в пределах городских стен и не позволяло разнице вероисповеданий вредить деловым отношениям. Что касается протестантов, то они, похоже, все же пришли к пониманию, что священный долг меньшинства вовсе не состоит в том, чтобы склочничать с большинством до тех пор, пока его не уничтожат или пока большинство не станет меньшинством, которое станут притеснять еще сильнее, чем оно притесняло нынешнее большинство.

Поразительная возможность того, что вера в Бога, Христа и Церковь могла вге же иметь альтернативу, продержалась почти всю вторую половину дня. Однако затем Филиппо совершил ошибку – он зашел в церковь, чтобы помолиться.

Огромный неф был практически безлюден. Вечерняя служба должна была начаться через час, поэтому не было никакой причины задерживаться в храме. Филиппо вдохнул запах восковых и сальных свечей и рассеянный аромат ладана, позволил звукам, порождаемым огромным помещением, воздействовать на себя, закрыл глаза и почувствовал красоту и чистоту дома, воздвигнутого для того, чтобы возвеличить славу Господа на земле. Женщина с ребенком, стоявшая на коленях перед боковым алтарем, посмотрела в его сторону. Он дружелюбно кивнул ей в ответ. Девочка, вся поглощенная молитвой, шевелила губами. Филиппо, все еще потрясенный тем, что его цинизм и потерянность неожиданно исчезли, как только он оказался здесь, не смог сдержать улыбки. Он прошел дальше, до одного из мест рядом с колонной, и, тоже опустившись на колени, начал молиться.

Некоторые священники, оказавшись в незнакомой церкви, сначала осматривали алтарь и пытались убедить себя, что их коллега сделал хуже, чем они сами в своем собственном храме. В Санта-Мария-ин-Пальмис Филиппо застал незнакомого ему клирика за тем, что тот чистил щеткой скопированные отпечатки ног Иисуса Христа и при этом издавал неодобрительные звуки. Филиппо бесшумно вышел обратно на улицу и дождался, пока тот человек не исчез, а затем, после недолгих колебаний, тщательно вытер подошвы обуви о выемки в полу, пока те не стали еще грязнее, чем были. Разумеется, пару часов спустя его охватило раскаяние и он сам взял в руки щетку, чтобы почистить плохую копию не менее плохой подделки.

Филиппо не принадлежал к типу людей, подобных незнакомому ему священнику. Место, занятое им, находилось на краю нефа, так что от алтаря его трудно было заметить. И он обнаружил, что ему это нравится. Неожиданно Филиппо уловил движение возле себя, поднял глаза и, к своему изумлению, увидел у боковой капеллы ребенка. Это была девочка, дочь молившейся женщины. С грязным лицом, в изношенном платье, она молчала и пристально смотрела на него. Этому худому существу из переулков, прилегающих к городским стенам, было лет десять, не больше. На ее лице мелькала тень улыбки, которая почему-то не отражалась в глазах Тем не менее Филиппо почувствовал настоятельную потребность улыбнуться ей в ответ. Он спросил себя, не слабоумна ли эта девчушка и не стоит ли она рядом с ним просто потому, что считает его каким-то чудом – вроде растоптанного жука, которого ей посчастливилось найти по дороге сюда или пыли, пляшущей в лучах вечернего света на фоне темного дерева исповедальни. В следующее мгновение отец Филиппо даже испытал зависть к ее духу, воспринимающему все как чудо, и ему показалось, что он понял слова Иисуса: Beati pauperes spiriti… [19]