Книга Лекарь. Ученик Авиценны, страница 149 – Ной Гордон

Часто кастрации подвергали совсем юных мальчиков. Иной раз их посылали на выучку в школу евнухов в Багдаде, там обучали петь и играть на различных музыкальных инструментах либо старательно натаскивали в искусстве вести дела, покупать всевозможные товары и управлять хозяйством. Такие становились исключительно ценными слугами, важной частью имущества хозяина, как раб-евнух Ибн Сины Вазиф.

Техника операции была отработана раз и навсегда. То, что подлежало ампутации, хирург брал в левую руку. В правой он держал остро наточенную бритву и отсекал надлежащую часть быстро, потому что скорость здесь играла большую роль. На кровоточащую рану немедленно накладывали повязку с теплой золой, и мужчина переставал быть мужчиной.

Аль-Джузджани просветил Роба: если кастрация проводилась в качестве наказания за преступление, то золу прикладывали не всегда, иной раз давая наказанному истечь кровью.

Однажды вечером Роб вернулся домой, посмотрел на жену и постарался отвлечься от мыслей о том, что никто из прооперированных им мужчин и мальчиков уже никогда не сможет наполнить женщину плодом жизни. Он положил руку на живот Мэри, еще не слишком заметно увеличившийся.

— Скоро он станет похож на зеленую дыню, — пошутила Мэри.

— Я хочу посмотреть, как он станет похож на спелый арбуз.

Он ходил в Дом Мудрости и читал там все, что мог, о развитии плода в утробе. Ибн Сина писал, например, что после того, как утроба приемлет в себя семя, жизнь проходит три стадии развития. По мнению Князя лекарей, на первой стадии один сгусток семени постепенно превращается в крошечное сердце; затем появляется другой сгусток, из которого образуется печень; на третьей же стадии формируются все остальные главные органы.

— А я обнаружила здесь церковь, — сказала ему Мэри.

— Христианскую церковь?

Она кивнула, и Роб был поражен ее открытием. Он и не подозревал, что в Исфагане может быть церковь.

За неделю до этого Мэри вместе с Фарой ходила на армянский базар, покупала пшеничную муку. Они по ошибке свернули в узкий переулок, провонявший мочой, и вдруг оказались перед церковью архангела Михаила.

— Восточные католики? [182]

Мэри снова кивнула.

— Это маленькая, темная церквушка, посещает ее горстка самых бедных работников-армян. Ее потому и терпят, что маленькая и не представляет никакой угрозы для ислама. — Она потом еще дважды возвращалась к церкви в одиночестве и завидовала входившим в нее оборванным армянам.

— Служба, конечно, проводится на их языке. Мы не смогли бы даже ответить на положенные вопросы.

— Но у них есть причастие. И Христос на алтаре.

— Если бы мы пошли туда, моя жизнь оказалась бы в опасности. Ходи с Фарой в синагогу, а мысленно молись по-своему. Я, когда нахожусь в синагоге, молюсь Иисусу и святым угодникам.

Мэри вскинула глаза, и Роб впервые увидал в них огонек упрямства.

— Чтобы молиться, мне не требуется разрешение от евреев! — запальчиво воскликнула она.

* * *

Мирдин согласился с Робом, что не стоит выбирать хирургию в качестве основной специальности.

— Дело ведь не только в кастрации, хотя она ужасна сама по себе. В тех городах, где нет учащихся-медиков, которые могли бы обслуживать шариатские суды, именно хирургу вменяется в обязанность ухаживать за заключенными в темницах после перенесенного ими наказания. Лучше использовать полученные нами знания и умения для борьбы с болезнями и болью, нежели вечно обрабатывать культи и обрубки того, что должно было быть нормальными, здоровыми конечностями и органами тела.

Они сидели под лучами недавно взошедшего солнышка на каменных ступенях медресе. Мирдин вздохнул, когда Роб рассказал ему о том, как Мэри тоскует по церкви.

— Когда вы наедине, читай вместе с нею свои молитвы. А как только сможешь, увези ее к своему народу.

Роб кивнул, задумчиво глядя на друга. Мирдин возненавидел его, когда счел евреем, изменившим своей вере. Но с тех пор, как узнал, что Роб сам из чужаков, он показал всю глубину своей дружбы.

— А ты задумывался когда-нибудь, — медленно проговорил Роб, — о том, что всякая вера не сомневается, что Бог лишь на ее стороне? Мы, вы, мусульмане — все утверждают, что только их вера истинная. А не может быть, что все три наши религии заблуждаются?

— Возможно, все три по-своему правы, — ответил на это Мирдин.

Роба охватило чувство нежности к другу. Мирдин скоро станет лекарем и воротится к своим родственникам в Маскат, и Роб тоже отправится восвояси, став хакимом. Они уж точно никогда больше не свидятся. И, заглянув в глаза друга, понял, что Мирдин думает о том же самом.

— А в раю мы не увидимся?

Мирдин грустно взглянул на него:

— Я непременно встречу тебя в раю. Клянусь!

— И я клянусь, — улыбнулся Роб.

Они крепко пожали друг другу руки.

— По моим представлениям, жизнь отделяется от рая рекой, — сказал Мирдин. — И если через эту реку переброшено много мостов, велика ли для Бога разница, по которому из них пришел к Нему человек?

— Думаю, что невелика, — согласился Роб.

Друзья тепло расстались и поспешили каждый по своим делам.

Роб в хирургическом отделении сидел вместе с двумя другими учениками и слушал аль-Джузджани, а тот говорил об особой деликатности предстоящей операции. Он не стал раскрывать имя больной, дабы не ставить под угрозу ее репутацию, но объяснил, что это близкая родственница человека известного и могущественного, страдает же она раком груди.

С учетом серьезности заболевания было дозволено пренебречь религиозным запретом, называемым аврат: согласно ему никто, кроме мужа, не может созерцать тело женщины от шеи до колен. Врачеватели могут нарушить этот запрет, чтобы произвести операцию.

Женщину уже накормили опиатами, напоили вином и принесли в операционную комнату в бессознательном состоянии. Сложения она была полного, а из-под покрывала на голове выбивались седоватые пряди волос. Покрывало было наброшено свободно, все тело полностью одето, обнажены только груди — очень большие, мягкие, дряблые. Стало быть, больная уже не молода.

Аль-Джузджани велел каждому из учеников по очереди осторожно ощупать обе железы, чтобы знать, как выглядит опухоль груди. Собственно, ее было видно и без всякого пальпирования — хорошо заметный выступ на левой груди, длиною с большой палец Роба и в три раза толще.