Книга Калифорнийская славянка, страница 57 – Александр Грязев

Посельщики, сидевшие за столом, от неожиданности будто онемели и мигом замолчали. В этой тишине Баранов подошёл к столу.

— Ну, так это кто из вас меня убить хочет? — громко спросил правитель и, взяв пистолет за дуло, протянул одному из посельщиков, потом другому, третьему.

— Ты!? Ты!? А, может, ты!? Нате, возьмите, стреляйте!

Все молча внимали происходящему.

— Молчите? Тогда говорите, кто задумал этот бунт? Кто зачинщик?

— А какой бунт, ваше превосходительство? — первым заговорил Василий Панков. — Никакого бунта тут нет. Собрались, выпили по чарке рому, разговор ведём.

— О том, как всех начальников перебить и в бега на тёплые острова податься?! — гневно крикнул Баранов.

— О том, что жизнь тут для нас, посельщиков, невыносима боле, — спокойно сказал Панков, а за ним заговорили и остальные.

— Здесь хуже, чем на каторге.

— Живём впроголодь! А работаем на лесоповале и сплаве.

— У нас даже хлеба нет. Местные люди, туземцы, вместо него и сырую рыбу едят, а мы не туземцы, чтобы сырую рыбу жрать!

— Вон третьего дня Митька Веригин ракушек на берегу наелся, а вчерась помер.

— Одежонки сносной и той нет, а купить не на что. В лохмотьях ходим.

— Все в долгах, как в шелках!

— В Сибири и то лучше.

— Сибирь — Россия, родная сторона!

Посельщики ещё многое могли бы сказать правителю Баранову о своём житье-бытье, но он прервал их выкриком:

— Вы все привезены сюда на поселение указом государевым! Здешняя земля американская — продолжение земли российской и порядки тут, как и везде в России. Я не позволю бунтовать! А тяжело, так и всем тяжело. Разве я живу в роскоши? Разве я не обитал в землянке, не питался, как и все, чем придётся, разве я прятался за спины других в стычках с туземцами, разве не был ранен, разве я не рубил лес вместе с вами, когда строили крепость?

— То всё было, — согласно проговорил Василий Панков, — а мы и по сей день в нищете и голоде.

— От раздора, что вы затеяли, пользы никакой не будет. Ни вам, ни нам, ни Отечеству… Надо всем быть вместе. Раскол же вредит нашему, да и любому делу. Легко переломить один прутик, а ты попробуй переломить веник… И царства, и грады, и целые общества, расколовшись на части, обречены на гибель. Вы пошли на раскол и достойны за это наказания… Взять всех! — приказал Баранов пришедшим к тому времени караульным с ружьями.

— Погоди, господин Баранов, — попытался остановить правителя Василий Панков. — Я старшой у этих людей, и мне отвечать за всё. А они ни в чём не виноваты. Бери под арест и суди меня, ежели вину мою сыщут…

— Властью, данной мне государем, я беру под арест всех. А там разберёмся о мере вины каждого. В железа всех! На гауптвахту! — ещё раз приказал Баранов и, резко повернувшись, вышел за порог…

…На другое утро всё население Ново-Архангельска уже знало о ночном приключении и об аресте артели посельщиков. Одни их осуждали и говорили, что, затеяв такое дело и задумав вершить его через тяжкий грех смертоубийства, они думали только о себе, другие их жалели, говоря, что посельщики пошли на дело сие от отчаяния, третьи же были рады, что бунт удалось заглушить в самом его начале и что, слава Богу, не дошло до кровопролития. Но все знали одно: правитель Баранов им, посельщикам, этого не простит, выявит зачинщиков и отправит с первым же судном в Охотск, где их будут судить.

Не остался в стороне от этих разговоров и отец Никодим. Его священнический сан обязывал помогать заблудшим душам и злым сердцам человеческим обрести покой через любовь, ибо сказал Господь: «Да любите друг друга».

С этими мыслями отец Никодим и вошёл в кабинет Главного правителя русских земель Америки Баранова. Александр Андреевич, увидев священника, вышел из-за стола, за которым работал с бумагами и подошёл под благословение.

— Господь благословит, — проговорил отец Никодим, осеняя крестным знамением правителя.

— С чем пожаловал, отец Никодим? — первым начал разговор Александр Андреевич. — Уж больно редкий ты гость в моём доме.

— Да и ты, Александр Андреевич, не больно часто молиться в наш дом ходишь, — сказал в ответ священник.

— Да всё как-то недосуг, отец Никодим. С утра и до вечера каждый, считай, день в заботах разных пребываю. Хозяйство у меня, ты и сам знаешь, больно велико и беспокойно.

— Знамо, что велико, так ведь всё делается по воле Божией, и молитва ко Господу бывает всегда человеку в помощь.

— Молюсь я, отец Никодим, молюсь ежедень дома, — кивнул на иконы, висевшие в углу кабинета, Баранов.

— Дома молиться хорошо. Но когда ты, Александр Андреевич, в храме нашем чаще бывать станешь, то и народ, видя это, потянется в церковь тоже чаще и больше.

— Упрёк твой, батюшка, я принимаю и возразить тут мне нечего.

— Я не упрекаю и не осуждаю. Я просто размышляю… И вот ещё о чём душа моя болит, — священник остановился и пристально глянул на Баранова.

— Слушаю тебя, отец Никодим. Давай, выкладывай свою заботу.

— Нет тут у нас, на Ситхе, настоящего Божьего храма. На Кадьяке есть, а у нас нет. Ютимся, прости Господи, чуть ли не в сарае, который и церковью-то трудно назвать. А ведь обещал ты храм построить, да сколько уже лет твоему слову минуло?

— А я и в сей день, отец Никодим, ничего тебе сделать не могу. Молитесь пока там, где теперь служите, — ответил Баранов.

— Молиться можно и под кустом, а вот службу Господу отправлять и требы творить надо воистину в Божием храме. Да и народу молящегося у нас поприбавилось. Все мы там не умещаемся. Одним словом — храм нужен, и надо его строить.

— Разве я не построил церковь на Кадьяке? Разве не помогаю причту хлебом, деньгами, книгами и всем прочим?

— Все так, Александр Андреевич, да я не о том речь веду, что было на Кадьяке, то там и осталось. Господь тебе этого не забудет, да и люди тоже тебя добром поминать будут… Ныне же стараниями твоими мы тут основались и, видно, надолго. Теперь много венчаем алеутов и туземцев, крестим во имя Отца и Сына и Святого Духа.

— Погоди, отец Никодим, придёт очередь и до храма. Всему свой срок. Да и людей у меня сейчас нет.

— Как нет? Слышал я, что ты вчера многих посельщиков в холодную посадил.

— Да… Тех, кто поднял бунт, умыслив меня, Кускова Ивана Александровича и многих иных начальников перебить и на судне бежать в тёплые страны.

— Да, страшнее бунта с убийством ничего нет… И что будет с ними, Александр Андреевич?

— Проведём сыск и накажем каждого по вине смотря… Вот придёт судно из Охотска, то отправлю зачинщиков мятежа туда. Там судить будут, или в Иркутске.

— А может быть, привести их всех к покаянию. Раскаявшийся грешник Господу угоден. Да отправить на дальний редут для исправления. Они же все люди православные.