Книга Нефертари. Царица египетская, страница 70 – Мишель Моран

— Неважно. Я слышал. Мнение народа нельзя не учитывать, Рамсес. Ты знаешь, что случилось с Нефертити. Ее убили…

— Жрецы, — напомнил Рамсес.

— А жрецы выражают мнение народа. Эхнатон… — Сети мял пальцами покрывало. Казалось, слышно, как стучит сердце в его впалой груди. — Подожди хотя бы год, прежде чем объявить ее главной женой.

— Аби, год уже прошел, — возразил Рамсес.

— Не рискуй тем, что нам удалось создать! Подожди еще хотя бы год. Обещай.

Затаив дыхание, я ждала ответа Рамсеса. Он молчал.

— Обещай! — воскликнул Сети.

— Обещаю, — прошептал Рамсес.

Я выскользнула за дверь и притворила ее за собой. В груди жгло огнем, и я, чтобы побыть одной, побежала в тронный зал. Дверь была слегка приоткрыта. Входя, я едва не плакала, но звук голосов из-за колонны заставил меня сдержаться. Прислушиваясь, я тихонько пошла вдоль стены.

— Я подарила тебе целый год! Убери с лица хмурую мину и посмотри на меня, — сказала Хенуттауи.

— Боги знают, что ты натворила, — ответила Исет.

— Что мы натворили, — спокойно заметила Хенуттауи. — Все тебя вчера видели с чашей.

— Чашей, которую дала мне ты!

— А кто это видел? Так или иначе, мы только ускорили неизбежное. Чем дольше мы ждем, тем сильнее становится Нефертари, тут и сомневаться нечего. Если мне придется напоминать… — Хенуттауи перешла на свистящий шепот: — Ты должна найти способ отблагодарить меня, или же я лишу тебя всего, что дала. Как только он сделает эту девчонку главной женой, она сошлет нас в Ми-Вер. Не сомневайся, я, не задумываясь, пожертвую тобой…

В коридоре послышался шум, и они замолчали. Я осторожно вышла и глубоко вздохнула, пытаясь успокоиться. Ко мне приблизились Уосерит и Пасер, а за ними Рамсес и царица Туйя.

Рамсес был белее мела.

— Его больше нет, Нефертари. — Он плакал и не стыдился своих слез. — Отец ушел к Осирису.

Я обняла его, и тут появились Хенуттауи и Исет с чашами шедеха в руках.

Увидев наши слезы, Хенуттауи вскрикнула, а Исет зажала ладонью рот. Я прижалась к Рамсесу, чтобы никто не разглядел, как исказилось мое лицо при появлении этих двоих. Он отстранился от меня.

— Нужно написать письма…

— Государь, с твоего позволения, письмами займусь я, — предложил Пасер.

Слово «государь» обрушились на Рамсеса, словно удар. Теперь у Египта только один правитель.

— А мне что делать? — спросила Хенуттауи.

Мне хотелось крикнуть, что хватит с нее убийства фараона, но слова застряли у меня в горле, и жжение в груди усилилось.

— Ступай с Исет и Уосерит, — сказал Рамсес. — Они отведут мою мать в храм Амона, и пусть она скажет богам… — Он не решался произнести страшные слова. — Она скажет богам, что мой отец уже в пути.

Все собрались уходить, но я замерла у дверей в тронный зал и сделала знак Пасеру.

— В чем дело, Нефертари?

— Он бы ни за что не умер! — яростно прошептала я.

Пасер огляделся — вокруг уже никого не было.

— Я вышла из покоев Сети и случайно услышала разговор Хенуттауи и Исет. Речь велась о какой-то чаше, — исступленно прошептала я. — Хенуттауи сказала, что подарила Исет еще год. Еще один год.

— Все видели, как Исет поднесла фараону чашу с питьем.

— Чашу дала ей Хенуттауи! И эту тайну она использует, чтобы погубить Исет — если та не выполнит ее желания. Хенуттауи желает изгнать свою сестру в файюмский храм и перестроить храм Исиды, чтобы сделать его самой богатой сокровищницей в Египте.

— Так будет, только если Исет станет главной женой.

— Но у нее теперь есть целый год! Ты ведь слышал обещание Рамсеса. А захоти он его нарушить… Если уж Хенуттауи убила собственного брата…

Я впервые видела Пасера испуганным.

— Лекари говорят, что у Сети было больное сердце. Отравления даже не заподозрили. Кто еще слышал их разговор?

— Никто.

— Тогда держи это при себе. Я расскажу Уосерит…

— А Рамсесу? Ведь Сети — его отец!

Пасер покачал головой.

— У нас нет доказательств.

— Лекарь может проверить, был ли яд.

— Или установить, что фараон умер из-за больного сердца, а значит, ты ложно обвинила верховную жрицу Исиды. Лучше молчать. Рамсес тебе поверит и вызовет лекаря, но откуда нам знать, не подкупила ли этого лекаря Хенуттауи? Все очень непросто, Нефертари.

— Значит, убийство Сети останется безнаказанным?

Я сжала кулаки, чтобы не дрожать от ярости.

— Ни одно злое дело безнаказанным не останется.

Пасер поднял глаза к изображению богини Маат, взвешивающей чье-то сердце на весах истины. При жизни сердце человека, изображенного на фреске, было правдивым и потому весило меньше перышка. Умерший улыбался: его ка не пожрет бог-крокодил, и душа будет жить вечно.

— Сердце Хенуттауи весит побольше, чем перышко, — заметила я.

— Ешь только ту еду, что готовит Мерит, — печально напутствовал меня Пасер и удалился.

Меня одолевали недостойные мысли: я родила двух сыновей, ездила с Рамсесом сражаться с шардана, а теперь, из-за смерти фараона Сети, все это забыто. Слова приветствия, что выкрикивали утром воины, сменятся завтра горестными причитаниями. Хенуттауи и Исет вместе с царицей Туйей рыдают в храме Амона, оплакивают лживыми слезами моего единственного заступника. Кажется, все, к чему я прикасаюсь, обращается в пепел.

Ужин в тот вечер прошел в печали. Трон Сети на помосте пустовал. Исет предложила Рамсесу сесть на трон, но он резко спросил:

— Зачем?

После этого никто из придворных не произнес ни слова.

Ночью, в своих покоях, я кусала губы, борясь с искушением рассказать мужу о подслушанном разговоре. Рамсес сидел на ложе черного дерева, инкрустированном золотом, на котором я спала еще ребенком, приезжая с двором на лето в Аварис. Оно стояло посреди комнаты на возвышении; за окном виднелся пришедший в запустение парк. Пруды полностью затянула ряска, и рыбки, наверное, погибли.

— Ты видела его конюшни? — тихо спросил Рамсес.

Ему не хотелось говорить о смерти отца. «Он так и будет носить горе в себе, — подумала я, — словно узник — тяжкие оковы».

— Конюшни — огромные. — Голос его звучал словно издалека. — Пять тысяч боевых коней.

Я прижала к груди одеяло. Даже жар от тлеющих в жаровнях углей меня не согревал.

— Во всех Фивах столько не наберется, — сказала я.

— И содержат их как следует. — В глазах Рамсеса блеснул наконец огонек. — Оружия у отца — больше чем на десять тысяч воинов, и всегда наготове четыре тысячи колесниц. Он очень серьезно относился к угрозе со стороны хеттов.