Книга Ледяной смех, страница 97 – Павел Северный

Лошадь, такая неказистая на вид, благодаря уходу за ней Пигулевского и щедрой на овес Певцовой, платившей за него золотом, прихорашиваясь, набирала силу и радовала ездоков.

Желчный Пигулевский, оказывается, обладал бесценным умением общаться с людьми. Всегда находил в воинских частях со стороны командования и солдат доброжелательное отношение. И путь девушек с ним проходил без каких-либо приключений.

Муравьев болел тяжело. Температура у него то падала, то вновь поднималась, лишая его сознания. Тогда Настенька, совершенно потерянная от страха за его жизнь, вслушиваясь в бред больного, выходила с потухшим взглядом.

Пигулевский с удивлением радовался, как девушки быстро осваивались со всеми передрягами в их новом быту. Они послушно выполняли его советы и просьбы. Научились умываться снегом, спать возле костров и щеголяли с обветренными лицами, измазанными сажей.

Общение Пигулевского с воинскими частями, его посещения станций железной дороги давали ему возможность быть более или менее в курсе всего происходящего в отступающей армии. Правда, он не скрывал, что сведения чаще всего были слухами, но большинство из них в конце концов становилось реальностью.

Но все приносимые им новости были безрадостны. Смертельно болел в Кутулике генерал Каппель, который был, кажется, единственным генералом, при упоминании о котором солдаты, морщась, не сплевывали сквозь зубы.

Крайне удивляло Пигулевского полное равнодушие солдат и офицеров к судьбе Колчака, и он находил этому объяснение: что Колчак пренебрег желанием армии — отступать вместе с ней.

Но были новости, от которых Пигулевский совершенно терял самообладание и, сдерживая волнение, пил спирт, не пьянея.

Особенно потрясло его известие о том, что на станции Зима по приказу генерала Сахарова были зверски убиты офицеры, заподозренные в замысле взрыва тоннелей на Кругобайкальской железной дороге. Офицеры намеревались заставить чехов и союзников покинуть зшелоны и отступать вместе со всеми. Расправа с офицерами была совершена без суда и следствия — головорезы из контрразведки бросили в помещение с офицерами три бомбы.

Весть об этом всполошила войска. Приказ генерала был, как все его приказы, чудовищен. Почувствовав опасность для своей жизни, Сахаров укрылся в одном из эшелонов иностранных миссий. Возмущенные офицеры и солдаты, не зная места его убежища, открыли стрельбу по союзным поездам и камнями разбивали в них окна, требуя выдачи Сахарова. И все были уверены, что генерала спасло от смерти только восстание шахтеров на Черемховских копях. Воинским частям, бывшим на станции Зима, пришлось спешить в Черемхово, чтобы не быть отрезанными от пути к Байкалу. Бой с шахтерами в Черемхово длился два дня. Возможность войскам продолжать путь отступления была все же достигнута.

Но едва эта опасность была ликвидирована, как стало известно, что в городе Иркутске перестал существовать колчаковский гарнизон. Власть в городе была в руках Военно-революционного комитета.

Отступавшие воинские части, приблизившись к Иркутску, два дня стояли в полном оцепенении. Командование не могло принять того или иного твердого решения, не будучи уверено, что оно будет выполнено войсками. Но в конце концов последовал туманный приказ генерала Вержбицкого отступать на Байкал в обход Иркутска, согласуясь с окружающей обстановкой.

* * *

Обход Иркутска войска и беженцы начали ночью со станции Китой после действительно тщательной разведки, нигде не обнаружившей Красной Армии.

Всходила полная поздняя луна. От мороза и чистоты воздуха с особенной четкостью виднелись на ней очертания непонятных теней. Дорога шла тайгой. Гукали филины. Настеньку удивляло людское молчание, а ведь двигались многие сотни людей. Всхрапывали лошади, и визгливо скрипел под любыми полозьями снег.

Во всем какая-то мучительная настороженность от ожидания чего-то неизбежного, таившегося, может быть за любой лесиной. Ехали шагом. Дорога была тяжелой, сугробной. На санях возле Муравьева сидела Певцова, а Пигулевский и Настенька шли рядом с санями. Лошадь скоро поседела от инея своего дыхания.

Пигулевский так и не мог толком узнать, кем же все-таки был отдан приказ после обхода Иркутска, избегая вступать в любые перестрелки, всем группироваться в районе станций Рассоха, Подкаменная и Глубокая и ждать нового приказа.

Вступать на озеро намечено возле Култука. Ни в коем случае не приближаться к Слюдянке. У всех командиров была твердая уверенность, что любая опасность могла быть рядом, так как, вне всякого сомнения, Иркутский Военно-революционный комитет, взявший власть, обязательно выставит крепкую охрану к подходам Кругобайкальской железной дороги.

2

Ранним утром, когда солнце только начинало золотить туманы изморози, Певцова ожидала с чайником около походной кухни раздачи кипятка. Кашевар, коренастый солдат, с седой бородой, в полушубке с полуобгорелым правым рукавом, с любопытством оглядывая девушку, наконец спросил:

— Случайно не сестрой ли милосердной значитесь?

— Да.

— И при какой же части?

— При больном офицере.

— Не иначе, при генерале каком?

— Всего при капитане.

— Должно пораненный?

— В сыпняке.

— Экая напасть. В каких годах?

— Молодой.

— Тогда не горюй. Ежели молодой, то сдюжит. Слыхал, что имя стужа вроде на пользу. Но я лично прямо ее кляну.

— Разве не сибиряк?

— Тульский я. По бороде видать, что не сибиряк. Волос в бороде у меня тоньше сибирского.

— Но ведь и в Туле бывают морозы.

— Дак оне с совестью. Здешние, мать их… Прошу прощения. Здеся, как вызвездит, то все молитвы вспомнишь.

— Жалеешь, что рукав спалил?

— Прямо не вспоминай. А все из-за стужи. Позавчерась в деревеньке, приняв самогона, прикурнул у кострища. А рукав возьми и займись от искры. Спас господь, а то бы мог сам обуглиться.

Вдруг солдат встал смирно, отдал честь, а Певцова услышала строгий голос:

— Руки вверх!

Выронив от неожиданности чайник, Певцова, быстро подняв руки, повернулась, а увидев перед собой улыбающегося Несмелова, засмеялась. Солдат подал ей оброненный чайник.

— Испугал? Прошу простить. Решил подурачиться. Рад, что вижу живой. Надеюсь, и все остальные живы. Как Вадим? Выживет?

— Надеемся.

— Вы правы, теперь мы можем во всем только надеяться.

— Пойдемте скорей к нашим.

— Вы по-прежнему с Красногоровыми?

— Нет. Они отказались нас ждать, и мы с ними распрощались.

— Мой солдат с вами?

— Ушел после вашего отъезда. С нами поручик Пигулевский.

— Помню. Кажется, достойный человек.