Онлайн книга «Петербургский ковчег»
|
— Как это понимать? — Я по поручению графа... — надменно улыбнулся молодой человек. — Не будем называть имен; вы знаете — какого... Карнизов сделал убедительно хмурое лицо, закрыл папку на столе и спрятал ее в стол.— Допустим... Молодой человек внимательно следил за Карнизовым глазами. — Это не те ли бумаги вы прячете? — Какие бумаги? — Касательно Милодоры Шмидт... — Не те... — наглость гостя настолько ошеломила поручика, что тот, пребывая еще в некоторой растерянности, не сразу нашелся, как дать «курьеру» отпор. — А где те? Карнизов зло улыбнулся; он тоже был хищник. — Вы так легкомысленно рискуете головой, дражайший... Стоит мне кликнуть часового... — Я так не думаю. А вот вы рискуете основательно. За вас не дам и ломаного гроша, если вы заупрямитесь и не пойдете нам навстречу. — Навстречу в чем? — Вы должны уничтожить все бумаги, заведенные на Милодору Шмидт. Прямо сейчас — при мне. Кроме того, ее имя, как и имя графа, не должно упоминаться ни в одном документе, исходящем из-под вашего пера в дальнейшем... — Вот как!... — Карнизов улыбнулся. Он не решил еще, каким образом поступит: посмеется ли в глаза этому наглецу и отпустит на все четыре стороны или выбросит его в коридор и сдаст под стражу, а потом доложит о подробностях военному губернатору. — Мне думается, вы не понимаете, что происходит, — оценил улыбку поручика курьер. — Я говорю сейчас скорее в ваших интересах, чем в интересах названных людей: ибо, если вы теперь не уничтожите бумаги, могут уничтожить — раздавить — вас... — И кто же? — На вас смотрят сейчас весьма влиятельные люди, и от того, как вы себя поведете, напрямую зависит, как поведут себя они... — Не сомневаюсь, — улыбочка стала язвительной. Молодой человек продолжал: — Военный губернатор, которому вы непосредственно подчиняетесь, — это только один из рычагов, на которые они надавят... Люди, коих я имею в виду, практически всесильны... За ними — полсвета... Министры, короли иностранных держав, цвет российского дворянства... Улыбочка медленно сползла с лица Карнизова. — У вас болезненная фантазия. — Вовсе нет. Я хочу просто напомнить вам о возможностях братства. — Вы блефуете, как карточный игрок... — Ничуть. — Если те люди всесильны, зачем же вы здесь? Молодой человек кивнул, как бы отметив этим разумность вопроса. — Не в их интересах и тем более не в ваших — лишний шум вокруг этого дела. Вам же известно, что чем мудрее человек, тем более он предпочитает оставаться в тени. — Похоже, вы меня уговариваете? — иронически поджал губы поручик. — Не кажется ли вам, что... слишком много слов? Брови молодого человека сошлись на переносице: — Мне понимать это как отказ? — Ничем не могу помочь, — Карнизов развел руками. — Что ж!... — курьер поднялся со стула. — Вы сами выбрали свою судьбу, свою карьеру... А точнее — отсутствие оной... И молодой человек направился к двери. — Погодите, — голос поручика стал мягче. Карнизова, кажется, зацепили слова о карьере... Курьер обернулся. Неуверенность была в лице Карнизова. — Вы слишком спешите, решая столь важные дела. Между тем они требуют неторопливости, — поручик с трудом подыскивал слова. — Я сделаю... то, что вы... просите... Но мне хотелось бы получить письменный приказ... Делопроизводство, знаете... Бумаги подшиваются... А устное распоряжение — как ветерок с реки: вот он был, а вот его уж нету... Молодой человек опять кивнул. — Письменный приказ о разжаловании поручика Карнизова в солдаты может быть подготовлен в течение нескольких часов... — это был довольно бойкий молодой человек. — Опять слова, — в лице поручика проявилась бледность; оно и понятно: кому понравится перспектива быть разжалованным и нести изнурительную караульную службу на куртинах и бастионах... — Что ж из того! Из слов составляются важные документы. Кому это знать, как не вам!... — курьер все еще оставался возле двери. — Вот мы сейчас попусту тратим время, а где-то там, в городе, в блестящих апартаментах графа, опытный крючкотвор, — смею заметить, много опытнее вас, милейший, — стоя за конторкой, подгоняет одно к другому очень точные слова... Возможно, пишет он о том, что вы, поручик, тоже проживали в доме Ми-лодоры Шмидт и состояли членом тайного общества... А также пишет о том, что, когда запахло жареным, вы решили всех утопить, пока не утонули сами. И надо сказать: кое в чем преуспели... Вы утопили образцового офицера Остеродс — добропорядочного сына отечества, насколько я знаю по отзывам, и тот может Бога благодарить, если отделается Кавказом; а с госпожой Шмидт, вдовой уважаемого заслуженного человека, вообще переусердствовали... Карнизов побледнел еще сильнее; он не думал прежде в этом направлении. — Вы не смеете так извращать... — Почему нет? Очень даже смею...— Но это ложь. — Согласен. Мы с вами знаем, что это ложь... что это плевелы... Но тот, кто будет об этом читать, — военный губернатор, к примеру, — откуда ему знать, что ложь... Все выглядит так естественно... А даже если и не состояли членом общества, то под вашим крылом, так сказать... зрел опасный заговор; вы же были недостаточно бдительны... — Ложь... Голос курьера стал жесток: — Ложь все то, что вы тщились вменить в вину госпоже Шмидт. А между тем всей-то вины у нее — что она автор недостаточно удачных литературных опытов... что она оказалась недостаточно разборчивой в знакомствах и допустила близко к себе таких неумных людей, таких авантюристов, как фон Остероде... Карнизов, пряча глаза, покачал головой: — Не понимаю, какое значение это имеет сейчас — когда она... умерла? — Честное имя, милейший. Честное имя... Быть может, для вас это ничего не значит... А ведь без честного имени не поставить даже памятник на кладбище-Поручик вздохнул: — Ваша взяла, — он достал из стола папку. — Вот все бумаги... Милодора Шмидт не написала здесь ни слова... не показала ни на кого... Не знаю, право, что даст графу уничтожение этих бумаг, —поручик подвинул папку к курьеру. — Рвите при мне. Если нужно, — вон печь... Внешнее спокойствие стоило Карнизову немалых сил. Все построения его, какие он возводил последние месяц-полтора, его мысли и обоснования, какие он с тщательной продуманностью и скрупулезностью излагал на бумаге вечерами и бессонными ночами (служебное рвение его, достойное всяческих похвал, давно было замечено начальством), беспощадно уничтожались в его же присутствии... |