Книга Русь и Орда, страница 168 – Михаил Каратеев

— Точно, боярин, — ответил молодой богатырь, покраснев, как девушка: его впервые в жизни величали по отчеству.

— На какого же зверя ты идешь?

— Мыслим, коли будет удача, взять сохатого. А зверя тут всякого много.

— Сохатого? — переспросил Карач-мурза. Он сам был страстным охотником, но на лося ему охотиться не случалось. — Как же ты думаешь его взять?

— А обыкновенно: на него надо идти тихо, без собак. И, подобравшись поближе, пустить в шею стрелу либо две. А опосля добивать рогатиной.

— Нешто он станет ожидать тебя с рогатиной?

— Коли то старый бык, он, раненый, еще и сам норовит на стрелка наскочить — только не оплошай! Ну, окромя того, там, где мы думаем его брать, ему уйти некуда, ежели бы и схотел: поляна со всех сторон обкружена водой. Выход только один — там мы и будем стоять.

— Стало быть, он на вас кинется?

— Беспременно кинется. А нам того и надо!

— Эка занятно! Не доводилось мне хаживать на сохатого.

— Так за чем дело, боярин? Езжай с нами! Зараз я тебе всю справу достану.

— Ныне не могу, надобно мне в город съездить. А в другой раз, коли вскорости опять соберешься, с превеликою охотой с тобой поеду.

— Когда пожелаешь, боярин, — скажи только слово! А я ребятам нашим велю поглядывать и упредить меня, когда сохатый забредет на ту поляну.

Охотники выехали из ворот, а Карач-мурза едва успел обойти усадьбу, как его позвали к раннему завтраку.

Ирина была свежа и улыбчива, как то летнее утро. Она, видимо, уже попривыкла к новому человеку и сегодня держала себя гораздо проще и свободнее, чем накануне, а потому показалась Карач-мурзе еще прекрасней. Не прошло и четверти часа, как он почувствовал, что ее красота и женственность мутят его мысли, как крепкое вино, и должен был призвать на помощь все свое благоразумие, чтобы пореже глядеть в ее сторону.

Ирина тотчас заметила, какое впечатление производит на гостя, и, как всякой женщине, это открытие доставило ей тайное удовольствие. По натуре она была чужда жеманства и себе цену знала, но странное дело: в этом случае ей неудержимо захотелось еще больше нравиться заезжему боярину, хотя рассудок и подсказывал, что эта игра опасна и ни к чему хорошему привести не может.

К счастью, Михайла Андреевич почти сразу оседлал своего любимого конька и, ударившись в воспоминания о князе Василии и связанных с ним событиях, вскоре всецело овладел вниманием Карач-мурзы.

— А вот, Михайла Андреевич, — спросил последний, когда трапеза подходила к концу, — ныне не раз помянул ты воеводу Алтухова. Жив ли он еще?

— Семен Никитич-то? Жив. Господь его милует, хотя изрядно он уже стар и года три как вовсе ослеп.

— Надобно бы мне повидать его. Есть до него одно дело.

— Так чего проще! Его вотчина тут недалече: из Карачева бери по брянскому шляху, там и трех верст не будет. Спроси любого встречного — тебе всякий укажет.

— Добро, коли так, сейчас и поеду.

— Ну что же, с Богом, боярин! Знамо дело, от полдника тебя Семен Никитич не отпустит, а уж к вечере будем ожидать и без тебя за стол не сядем.

— Благодарствую, Михайла Андреич, вернусь беспременно, — ответил Карач-мурза, покосившись на Ирину. Она глядела на него с легкой улыбкой, в которой он прочел немое, но выразительное подтверждение словам отца.

* * *

Карач-мурза въехал в столицу своих предков с таким чувством, с каким пламенно верующий мусульманин въезжает в Мекку. Пусть этот город мал и убог в сравнении с другими, которые он видел, пусть его древние бревенчатые стены местами прогнили и едва ли способны теперь выдержать серьезную осаду, но ведь по ним ходили ноги его отца! Пусть эти деревянные дома от времени почернели и вросли в землю, но ведь в каждом из них и теперь живет кто-то, чье сердце дрогнуло бы от радости, если бы знал он, что мимо проезжает сын князя Василия; пусть княжеские хоромы, возле которых Карач-мурза особенно долго задержался, непохожи на блистательные дворцы Хорезма, но ведь, если бы на свете было больше правды и справедливости, чем зла, сейчас в них жил бы не подлый и коварный враг, а он сам! Это его хоромы, его город, его земля! И всего этого лишил его татарский хан, такой же, как и тот, которому он сейчас служит. При этой мысли Карач-мурза ощутил почти ненависть к Орде и остро почувствовал свою кровную связь с родной землей. Нет, он не татарин и никого не обманывает, разъезжая по Руси в этом платье, — он и вправду русский. Даже больше того — он русский князь, отец этого народа, насильственно оторванный от своей большой семьи! И ему почти неудержимо захотелось остановить на площади коня и крикнуть людям, что он сын князя Василия Пантелеевича. Крикнуть и посмотреть — что будет?

Чтобы избежать искушения, он быстро выехал из города, и сопровождавший его Макар очень скоро разыскал усадьбу старого воеводы Алтухова. На крыльце большого, но изрядно обветшалого бревенчатого дома их встретил дворецкий и, почтительно поклонившись незнакомому, но богато одетому гостю, осведомился: зачем он пожаловал?

— Надобно мне видеть боярина Семена Никитича, — коротко ответил Карач-мурза.

— Семена Никитича? — переспросил дворецкий. — Что же, это можно. А как, батюшка, велишь сказать ему о тебе?

— Скажи, что приехал гость из дальних краев, которому он будет рад.

— А как звать-то твою милость, боярин?

— О том я ему сам скажу.

Через несколько минут Карач-мурза был введен в небольшую горницу, по-видимому, служившую опочивальней. У одной из стен на широкой и низкой лавке виднелась закрытая меховой полостью постель, упиравшаяся изголовьем в резной деревянный ларь; в углу, у трехстворчатой божницы, теплилась лампада; несколько потемневших от времени икон висели на стенах отдельно от божницы, придавая горнице вид монашеской кельи, ибо иных украшений в ней не было. У открытого окна сидел в кресле благообразный седой старик, на вид еще довольно крепкий. При звуке отворившейся двери он повернул голову к вошедшим и промолвил:

— Добро пожаловать, батюшка! Не обессудь, не могу тебя признать: темен.

— Да хранит тебя великий Господь, боярин! Вели своему человеку выйти, ибо то, что я стану говорить, не должны слышать ничьи уши, кроме твоих.

— Выдь, Ивашка, — коротко приказал старик вошедшему вместе с гостем дворецкому.

— Семен Никитич! — сказал Карач-мурза, когда дверь за дворецким затворилась и по ту сторону послышались удаляющиеся шаги. — Помнишь ли ты князя Василея Пантелеевича?

— Помню ли я его! — воскликнул старый воевода, весь подавшись вперед и не скрывая овладевшего им волнения. — Вот уже, почитай, тридцать годов нету дня, чтобы я его не вспоминал! И теперь слышу его голос! Ужели же?! Быть того не может! Знаю, погиб он давно… Кто же ты, молви для Бога?

— Я сын его.

— Сын Василея Пантелеича! Да как же так? Вот радость-то послал Господь! Ну, дай обниму тебя, — говорил старик, довольно легко поднявшись с кресла и делая шаг к Карач-мурзе. Они обнялись и троекратно расцеловались. — Как же звать-то тебя, мой княжич?