Онлайн книга «Русь и Орда»
|
— Не сверенчи, — сказал он, не повышая голоса, — не то сворочу тебе рыло, а воеводе скажу, что так и было. Дружинник схватился за саблю, но в ту же секунду на него обрушился пудовый кулак, и он упал как подкошенный. Пока сюда проталкивались отставшие воины, ни рябого, ни его защитника уже и близко не было. Но другого крикуна успели схватить. Это был приземистый рыжий мужик с огромным багрово-сизым носом. Взглянув на него, Голофеев усмехнулся. — Ну, повесить тебя я всегда успею, — сказал он, — с такой сопатиной сыскать тебя немудрено. Всыпать ему для первой встречи сотню плетей! Четверо дружинников растянули рыжего на снегу и спустили ему штаны. Двое других стали по бокам и приготовились сечь. — Эй, воевода! — крикнул кто-то из толпы. — Ты его сечь не моги! То грех великий. Брянский мужик ноне свят: при таком князе, как наш, ён всякую седмицу говеет! Голофеев оставил этот возглас без внимания и подал знак своим людям. На носатого мужика посыпались хлесткие удары. — Он не разумеет! — крикнули с другой стороны. — Не так ты его величаешь. Рази ж он воевода? — А кто же он? — отозвались из толпы. — Бери выше! — Как так выше? — Да так! На ём ноне аж два чина: собачий сын и дурачина! По площади прокатился взрыв хохота. — А ну молчать, чертово семя! — накаляясь, крикнул Голофеев. — Еще такое слово услышу и велю вас саблями разгонять! В этот момент толпа почтительно расступилась, и к месту порки, позванивая веригами, приблизился высокий костлявый старик с седою впрозелень бородой и длинными, спутанными в колтун волосами. Он был невероятно грязен и одет в жалкие лохмотья, едва прикрывавшие его худое тело. Но, несмотря на лютый мороз, он, казалось, не испытывал холода. Это был юродивый Степа, почитаемый в Брянске за святого. Юродство с древних времен было на Руси обычным и весьма почитаемым явлением. Приняв на себя подвиг отречения от всех жизненных благ и удобств, что в глазах народа придавало им ореол святости, и зачастую прикидываясь дурачками, юродивые широко пользовались своим положением в обличительных целях, не боясь говорить правду в глаза кому угодно. «Христовы угоднички» или «люди Господни», как их тогда называли, находились, по общему убеждению, под особым покровительством Божьим, а потому даже такие государи, как Иван Грозный и Борис Годунов, суеверно страшась небесной кары, а вместе с тем и народного гнева, терпеливо сносили их публичные обличения. — Пошто воеводу убиваете, слуги антихристовы? — грозно закричал старик воинам, поровшим посадского, и даже попытался вырвать у одного из них плеть. — Окстись, Степа, — сказал последний, — нешто мы воеводу секем? Это вор и взмутчик! — Это он-то вор? — мотнул юродивый бородой в сторону лежавшего на снегу мужика. — Это мученик святой! Он на себя удары ваши примает, а убиваете вы не его, а воеводу! — Ну, кто там меня убивает, Степа, — досадливо промолвил Голофеев. — Нешто не видишь: вот он я, перед тобою, жив и здрав на коне сижу! — Вижу, Паша! Ан иное я тоже вижу: вот на эвтом же самом месте лежит в крови твое растерзанное тело. И дух от его смрадный, как от издохлого пса! — Уйди от греха, Степа, Богом тебя прошу! — А ты меня не гони, Пашка! Я тебе во как надобен: кто, как не я, помолится о грешной душе твоей, антихристу проданной? — Что ты мелешь, безумный? Какому антихристу душа моя продана? — Антихрист, как и Господь, один. Ныне Глебом Святославичем он прозывается! Князю тьмы служишь ты, Пашка, а не князю земному! — Убрать отсюда этого дурака! — теряя терпение, крикнул своим дружинникам Голофеев. Но слова юродивого, в которых чувствовалась редкая сила убеждения, так подействовали на воинов, что они не решались выполнить приказание. В народе между тем начался сильный ропот. — Только троньте Божьего человека, ироды! Живыми отседа не выпустим! — раздались крики. Это уже было не прежнее зубоскальство, а грозное предостережение, и Голофеев это понял. Но он не принадлежал к числу робких и отступать перед толпой не привык. — Чего стоите? — крикнул он воинам. — Сказано вам гнать его взашей! В тот же миг увесистый булыжник угодил ему в середину груди. Раздался звон доспеха, и Голофеев покачнулся в седле. Град камней, поленьев и осколки льда посыпались на дружинников. — Сабли вон! — крикнул Голофеев. — Разгоняй эту сволочь, а заводил вяжи! Вся площадь мигом пришла в движение, как растревоженный муравейник. Вооружаясь чем попало, посадские сдвигали вместе сани и переворачивали ларьки, чтобы укрыться от натиска конницы. Началась всеобщая свалка, в которой сперва трудно было что-либо разобрать. Однако через несколько минут стало очевидно, что верх берут дружинники. Под умелым руководством Голофеева они вскоре прижали своих противников к одному краю площади и кое-кого успели даже связать. Но в тот момент, когда их победа казалась уже несомненной, из боковых улиц, в тылу у отряда, на площадь стремительно вырвались потоки новых людей. Эти были вооружены уже гораздо основательней: в руках у них мелькали колья, вилы, охотничьи рогатины и, что хуже всего для конницы, косы. Впереди всех скакал на невысоком чалом коне человек лет пятидесяти, в шлеме и с саблей в руке. Его появление все посадские встретили восторженными криками. Это был сын боярский Дмитрий Шабанов, в прошлом заслуженный воин, а ныне открытый враг Глеба Святославича и любимец всего брянского посада. Положение теперь резко изменилось: дружинники оказались зажатыми с двух сторон в середине площади, причем неприятель численно превосходил их по крайней мере в десять раз. Самым благоразумным было бы, не принимая неравного боя, отойти по одной из боковых улиц к кремлю, но отчаянный Голофеев, который надеялся к тому же на лучшее вооружение и выучку своих людей, о том и не думал. Оставив два десятка всадников для обеспечения тыла, он повернул остальных лицом к новому противнику. Но посадские теперь тоже имели опытного начальника. — Эй, не дури, Голофеев! — крикнул он, выезжая вперед. — Уводи своих, покуда большая кровь не пролилась! Миром вас отпустим! — Гляди, какой ты добрый, — усмехнулся Голофеев. — Только шалишь! Отсюда мы вместе уйдем: я на коне, а ты у меня на аркане! — Эх, Павел Ильич! Славный ты воин, а идешь супротив своего народа! — Эх, Дмитрий Романович! Славный ты воин, а идешь супротив своего князя! — Не хочет более народ этого князя! — Коли не хочет, пусть пробует согнать. А мне этот князь вельми люб, вот я за него и стою! Вперед, ребята! — крикнул Голофеев. — Секи всех в крошево! На площади вновь разгорелась жаркая схватка. В воздухе мелькали сабли и колья, слышался звук глухих ударов, топот ног и рев озверелых людей. Посадские пустили в дело косы, и лошади дружинников падали одна за другой, с подрезанными ногами. Невозмутимый великан, недавно защищавший рябого, оторвав от ближайшего забора длинную жердь, вломился в самую гущу конников, круша направо и налево. Красноносый мужик, которому благодаря вмешательству юродивого вместо сотни плетей успели дать не больше десятка, примостившись подле груды гончарных изделий, с завидной меткостью швырял в княжьих людей горшки, кувшины и миски. Гончар, сразу смекнувший, что в такой свалке его хрупкий товар все равно не уцелеет, сам подавал ему снаряды. |